на самую первую страницу Главная Карта сайта Археология Руси Древнерусский язык Мифология сказок
Главы из книги:

   Вступление
   Часть 1-я
   Часть 2-я
   Часть 3-я
   Ссылки
   Род князей

ИНТЕРНЕТ:

Проектирование



КОНТАКТЫ:
послать SMS на сотовый,
через любую почтовую программу   
написать письмо 
визитка, доступная на всех просторах интернета, включая  WAP-протокол: 
http://wap.copi.ru/6667 Internet-визитка
®
рекомендуется в браузере включить JavaScript




РЕКЛАМА:

Князья Пожарские
и Нижегородское ополчение

род князей Пожарских от Рюрика до наших дней



Молодые ратнички, нижегородские купцы,
Выбрали себе удалова молодца,
Удалова молодца — воеводушку
Из славного княжеского роду,
Князя Дмитрия, по прозванию Пожарского.
Уж повел их славный князь Пожарский
За славный Москву-город сражатися,
С нечестивыми поляками бранитися…

Из произведений народного творчества
о Нижегородском ополчении 1612 года

Часть 1-я 

    Род князей Пожарских известен и славен в истории России, в том числе и тем, что дал российскому Отечеству такую доблестную личность, как князь Дмитрий Михайлович Пожарский, посвятивший свою жизнь служению отчизне, ее освобождению и спасению. По высказыванию одного из русских поэтов, писать о ком-то — это втайне о нем молиться. Посвящаем данный труд князьям Пожарским, истории их рода и владений — в напоминание о том, что добрые деяния ради Отечества не подлежат забвению у Бога. Само слово и понятие «отечество» свято как начало и образец всякого отцовства и имеет истоком своим Бога Отца, «от Которого именуется всякое отечество на небесах и на земле» (Еф.III, 14—15)[1].

    Сведения о Пожарском уделе — владениях первых князей Пожарских — в исторической литературе немногословны, и о месте его расположения говорится неопределенно. В одних источниках высказывается предположение, что удел находился где-то в Суздальском уезде. В других сообщается, что центром удела было селение в Стародубском княжестве, которое после пожара стало именоваться Погаром (Пожаром), а вокруг этого центра расположилось несколько деревень, составивших собственно Пожарский удел. Сделаем попытку уточнить расположение данного удела.

    «Где находилась вотчина князей Пожарских «Пожар»? Производя название Пожарский от слова Пожар или Жар, родовую вотчину их отыскивали в разных местах. Например, в Нижегородской губернии или даже в Чениговской. Погар-Радогость у А.Ф.Малиновского в его «Биографическом словаре» о князе Дмитрии Михайловиче Пожарском. Но самое естественное предположение, на котором остановился историк Погодин (и исследователи наших дней (примечание автора)), Пожары должны находится в пределах Стародубского княжества[2]. Местоположение Пожары в пределах этого княжества можно определить по сельцу Троицкому «в Пожаре», бывшему во владении князей Пожарских… в Ковровском уезде в шести верстах от Коврова (теперь почти на окраине города. Примечание автора), где и в настоящее время находится село Троицкое.

    В приходской церкви этого села сохранились до настоящего времени (т.е. до 1911 г. Примеч.автора) древние иконы Николая Чудотворца, приложенная по преданию князем Пожарским; в приходе к этому селу находятся деревни Чернево, Мелехово, Федотово, Бабенки, сельцо Петровское, Андреевское, Гридино, Бабурино и Говядиха. Сельцо Федотово в 1567 г. старцем Тихоном Пожарским (князем Тимофеем Федоровичем) было приложено в Суздальский Спасо-Евфимьевский монастырь. Деревня «Бабенки» может быть, видоизмененное название дер. Бабайник, которая вместе с сельцом Троицким были приложены в 1569 г. в Спасский монастырь… Из всего этого можно заключить, что настоящее село Троицкое Ковровского уезда, есть именно то сельцо Троицкое в «Пожаре», которое упомянуто в актах XVI в. Отсюда следует, что старинная вотчина Пожар находилась недалеко от гор.Коврова на юг реки Клязьмы по реке Нерехте, притоку реки Клязьмы»[3]. Из этого же источника информации мы видим, что волость «Пожары» была известна еще в XVI в. Село Крутое (теперь Крутово) находится немного южнее села Троицкого на берегу реки Нерехты.

    В XIV—XV веках и несколько ранее земли князей Пожарских действительно назывались Погаром[4] (как выгоревшие когда-то от пожара), еще раньше, до татарского нашествия, — Радогостьем[5].

    Центром княжества, по сообщению В. В. Богуславского, являлось село Радогость. Оно было опустошено пожаром, а после того, как заново отстроилось, стало называться уже Погаром, или Пожаром. От названия данной местности и произошла фамилия первого удельного князя.

    Удел выделился из состава Стародубского княжества в конце XIV — начале XV веков. У князя Андрея Федоровича Стародубского было четыре сына и каждый получил свой удел и свое прозвище: старший – Василий Андреевич Пожарский, павший на Куликовом поле, второй – Федор Андреевич Стародубский, третий – Иоанн Наговица Ряполовский и четвертый – Давид Андреевич Палецкий. Кроме Пожарских от них произошли и другие княжеские роды.

    В XIV столетии князь Василий Андреевич получил от отца в удел волость Пожар, которая, в свою очередь, отошла к его сыну Даниилу Васильевичу — продолжателю рода (с тех пор род стал именоваться по названию удела — Пожарские). Внук Василия Андреевича, Феодор Даниилович, был последним удельным князем Пожарской волости. Иногда эту волость называют Пожарским княжеством. Баделин В.И. пишет, что родовая вотчина Пожар – от которой пошла фамилия рода, находилась в нескольких километрах на юг от Стародуба и Клязьмы[6]. Во «Владимирских губернских ведомостях» за 1885 г. указано, что род Пожарских ведет свое происхождение от Стародуба или Кляземского городка, близ города Коврова.

    По утверждению современных исследователей-краеведов Н. В. и Э. В. Фроловых[7], первоначальный удел князей Пожарских находился на юго-западе Стародубского княжества, в нынешнем Ковровском районе Владимирской области, что подтверждает вышенаписанное. Он включал в себя земли от современного поселка Мелехово и деревни Федотово до деревни Иваново-Эсино, а также сёла Павловское и Новое и, возможно, деревню Старая и смежные земли южнее.

    Согласно меновой грамоте 1440—1470 годов, князь Федор Данилович Пожарский приобрел у князя Михаила Иоанновича Голибесовского, по прозвищу Гагара, сёла Троицкое и Никольское. Затем князья Пожарские поменялись большей частью своего первоначального удела с родственниками, князьями Ряполовскими, получив село Мугреево с землями по реке Лух. Но после 1500 года вотчина село Троицкое[8] снова перешло во владение князей Пожарских.

    Очевидно, со времен получения в удел волости Пожар (Пожары) князем Василием Андреевичем Пожарским, участником Куликовской битвы, название села (городка) Погар исчезает со страниц истории. Вместо Погара среди первых сёл волости называют село Троицкое, или Троицко-Никольское, — в качестве центра волости. В книге Н. В. и Э. В. Фроловых «Ковров православный»[9] дается описание храмов этого древнего села. Деревянная церковь в честь Св. Троицы, упоминавшаяся еще в XV веке, была построена, как полагают, Пожарскими. В 1794 году на месте деревянного Троицкого храма на средства прихожан возвели новую каменную церковь с тем же наименованием, с двумя приделами —в честь Святой Живоначальной Троицы и в честь Казанской иконы Божией Матери. При советской власти, в 1935 году, храм был закрыт и вскоре разобран до основания. В расположенном рядом, через небольшую долину, селе Никольском также имелся древний храм, каменное здание которого возвели в 1796 году. В этой церкви, закрытой в 1941 году и пребывающей ныне в запустении, имелась старинная икона святителя и чудотворца Николая, данная прежними владельцами села — князьями Пожарскими.

    В настоящее время можно видеть лишь остатки фундамента Троицкой церкви в селе Троицком. Западнее храма расположено древнее село Крутово с новым городским кладбищем. Направо от села Троицкого открывается вид на постройки окраины города Коврова. Рядом были расположены жилища князей и место упокоения первых князей Пожарских. Таким образом, село Троицкое есть не что иное, как древний городок Погары, получивший новое название по наименованию Троицкого храма.

    Вотчина Мугреево, упомянутая выше, была получена отцом Дмитрия Михайловича Пожарского — Михаилом Феодоровичем Глухим — за его участие в походах царя Иоанна Грозного на Казань и в Лифляндию. Дед князя Дмитрия Михайловича, Феодор Иоаннович Немой, был выходцем из младшей родословной ветви рода князей Стародубских, служил при дворе Иоанна Грозного и считался московским жителем, имея в Москве собственный дом. В годы опричнины Иоанн Грозный, борясь с боярской оппозицией, сослал на поселение в Казанский край около ста княжеских семей. В числе сосланных были пять князей Пожарскихс семьями. Среди них — и Феодор Иоаннович. Впоследствии служение на благо отчизны и государства для воеводы князя Дмитрия Михайловича Пожарского стало своего рода оправданием за не совсем удачное положение отца и деда среди представителей княжеских родов. Имущество и земли Пожарских были в годы опалы конфискованы и переданы сыну царя Иоанна Грозного — Иоанну Иоанновичу.

    Наиболее древняя же родовая вотчина Пожарских — Пожар — еще в 1566 году была отдана князю Владимиру Андреевичу Старицкому.

    Вскоре Иоанн Грозный вернул Пожарских в Москву, возвратив им и прежние вотчины. Но до воеводского звания князь Феодор Иоаннович так и не дослужился: в Ливонской войне участвовал в качестве всего лишь дворянского головы. Он умер в 1581 году, приняв иноческий чин в Троице-Сергиевом монастыре.

    В XVI в. сельцо Троицкое было во владениях и других князей из рода Пожарских. Оно поступало во владения в приданое за их дочерьми. Так, по раздельной записи 1519 г., сельцо поступило в приданое при выходе замуж дочерей Иоанна Федоровича Пожарского – Евдокии и Аграфены, а в 1555 г. было выкуплено князем Тимофеем Федоровичем Пожарским.

    Род Пожарских был древним, но опала (казанская ссылка) навсегда подорвала его благополучие. Возвращенные Пожарским вотчины пришли в упадок за время отсутствия первоначальных владельцев.

    Князь Феодор Иоаннович женил своего старшего сына Михаила на Марии Феодоровне Берсеневой-Беклемишевой, которая пережила мужа на два десятка лет (перед своей кончиной она приняла иночество с именем Евфросинии[10]). Ее дед по матери — Иоанн Берсень — был духовным сыном преподобного Максима Грека[11], владел обширной библиотекой, собирая древние церковные книги, а также произведения греческих писателей в переводах на русских язык.

    До конца XVI века о князьях Пожарских в истории не встречается особых известий. Во всяком случае, политического веса представители этого рода уже не имели, служили детьми боярскими третьей степени[12], назначались на посты местного управления (в качестве городничих, на прочие незначительные должности).

    Впоследствии князья Пожарские часто подвергались укорению от представителей других княжеских родов за невысокие чины своих предков при прежних государях: «Опричь городничих и губных старост нигде не бывали»[13]. И даже после известных событий Смутного времени, несмотря на имевшиеся великие государственные заслуги, боярин Дмитрий Михайлович Пожарский вынужден был уступать в местнических спорах о владениях, а в споре с Борисом Михайловичем Салтыковым был незаслуженно унижен — «выдан обиженному с головой»[14] (за отказ «объявить боярство» Салтыкову).

    В то же время князья Пожарские всегда являлись заметными вкладчиками Суздальского Спасо-Евфимьевского монастыря. Надо отметить, что ни в один из русских монастырей не сделано было князьями Пожарскими столь богатых и многочисленных вкладов — сёлами, образами, книгами, утварью — как в Спасо-Евфимьевский в Суздале, самый знаменитый в соседстве с их вотчинами[15].

    Воевода Дмитрий Михайлович Пожарский, без преувеличения, спаситель Отечества, родился 1 ноября 1578 года. Детские годы провел в родовом имении Мугреево (Богоявленское, Дмитриевское) на реке Лух, воспитываясь вместе со старшей сестрой Дарьей и младшим братом Василием. Позднее рядом с этим селом образовалось село Мугреево-Никольское, получившее свое название в XIX веке от церкви святителя Николая, построенной в селе. В наше время установили памятный камень, напоминающий, что в Дмитриевском находилась вотчина Дмитрия Пожарского.

    Большое влияние на личность Дмитрия оказала его мать Мария Феодоровна[16], которой пришлось все заботы о семье принять на себя на долгие времена — супруг и глава семейства Михаил Феодорович умер уже в 1587 году. Надо сказать, что при Марии Феодоровне родовые владения Михаила Феодоровича не пришли в упадок: она управляла делами твердо и умело, не теряя присутствия духа. В том же 1587 году княжич Дмитрий, которому было всего девять лет, вступил во владение Мещевским и Серпейским поместьями за рекой Угрой. Его совладельцами числились мать, сестра и брат. Когда пришло время, Мария Феодоровна женила Дмитрия на Параскеве (Прасковье) Варфоломеевне N. Супруга Дмитрия Михайловича вошла в дом, где были порядки, установленные матерью и бабкой мужа.

    С ранней юности князь Дмитрий Пожарский владел оружием и познавал воинскую науку. Его мать не только сохраняла унаследованную богатейшую библиотеку деда, но и сама пользовалась ею, и чадам своим привила любовь к чтению, благоговейное отношение к фолиантам духовной и исторической литературы.

    Уже с пятнадцати лет Дмитрий начал службу при государевом дворе (семья переехала в Москву, в собственный дом на Сретенке, в центре столицы). Однако в течение двадцати лет князь прослужил при дворе царя Феодора Иоанновича († 1598) в невысоком придворном чине — всего лишь «стряпчего с платьем». Будучи царедворцем, молодой Пожарский нес службу честно, однако довольствовался тем, что имел: он не жаждал чинов и власти, не обзаводился влиятельными покровителями, не боролся за почетные места в царском окружении.

    По утверждению некоторых исследователей, в боевом походе Дмитрий Пожарский принял участие уже во времена царя Феодора Иоанновича. Предпочтя ратную службу спокойной придворной жизни, князь по собственной личной просьбе оказался в отряде, отправленном к южным границам для отражения набегов крымских татар. предположительно тогда же он впервые был серьезно ранен (в коленную чашечку) и стал прихрамывать, получив и в родословной прозвище «Хромой». Впрочем, за свою славную и долгую жизнь князь Пожарский был ранен в боях многократно[17].

    В 1600 году царь Борис Годунов († 1605) пожаловал князю Дмитрию Пожарскому поместье на 80 четвертей (четей) в Подмосковье и перевел из стряпчих в стольники. Воин и защитник по натуре, князь при новом государе сразу же избрал ратное дело. Снарядившись для служения в полку, имея жалование в двадцать рублей в год, он отправился охранять западную границу отечества.

    Дмитрий Пожарский оставался при дворе и после времени правления Бориса Годунова — как при Лжедмитрии I, так и при «боярском царе» Василии Иоанновиче Шуйском. Здесь необходимо сделать отступление в рассказе о личности Пожарского и его роде, чтобы в некоторой степени описать события, которые и выдвинули князя Дмитрия Михайловича Пожарского на передний план в истории государства — как незаурядную личность, талантливого полководца, крепкого и непоколебимого служителя родной отчизне.

    Первые два десятилетия XVII века в истории Русского государства именуются Смутным временем. Это период междоусобиц, разрушения государственной власти и разорения страны. Он начался после кончины в 1598 году последнего представителя Дома Рюриковичей, Феодора Иоанновича IV (сына и наследника царя Иоанна IV Васильевича Грозного), не оставившего завещания, а также с восшествия на российский престол Бориса Годунова[18].

    Борис Годунов проявил себя искусным политиком и деятельным правителем. Он стремился улучшить ситуацию, сложившуюся к тому времени в государстве: основывал и строил города и дороги, провел меры, облегчавшие положение крестьян, ценил просвещение, расширял границы русских земель, укреплял и отстраивал столицу. Царствуя, Годунов желал быть истинным сыном отечества. Однако положение его, как правителя страны, крайне осложнилось тем, что с 1601 года в России начались неурожаи, которые привели к массовому голоду. Люди умирали десятками тысяч — от голода, продолжавшегося не один год, и от холеры, распространившейся с начала 1603 года по множеству уездов. Начались разбои, грабежи, нарушения законов. «Разбойничество» приобрело невиданный размах. Это требовало мер пресечения со стороны государства: в уезды были отправлены карательные отряды. Назревали народные волнения. Российские недруги того времени зорко наблюдали за происходившим в стране и не упустили удобного момента для своего вмешательства в русские дела.

    В последующие годы правители Польши, Литвы и Швеции, опасаясь открыто вступать в борьбу с Россией, постоянно пытались делать это посредством самозванцев (так называемых «воров», русских лжецарей, то есть якобы истинных наследников русского престола), прикрываясь договорами с ними[19], чтобы с их помощью захватить Москву и власть в стране. Так, польско-литовские войска, численностью около двадцати тысяч человек, под руководством самозванца Лжедмитрия I, сосредоточившись поначалу во Львове, осенью 1604 года пересекли границу Московского государства у пограничной польской крепости Остер. Взяв Фастов и Васильков, они подошли к Киеву, а затем вышли к Вышгороду, где переправились на левый берег Днепра. Отсюда они двинулись на Москву через Чернигов, Новгород-Северский, Брянск, Калугу, минуя крепость Смоленск, чтобы не штурмовать город.

    Первое серьезное сопротивление Лжедмитрию оказали лишь в Новгороде-Северском, где оборону города возглавил воевода Петр Басманов. Самозванец вынужден был отступить. Решительное сражение произошло 21 января 1605 года около села Добрыничи на реке Сев, притоке Десны. У Лжедмитрия было уже свыше двадцати трех тысяч человек против двадцатитысячной царской армии князя Феодора Иоанновича Мстиславского. Потерпев поражение в этой битве, самозванец едва сам не попался в плен и уже готовился бежать из России. Однако последовавшие вскоре события изменили ситуацию.

    13 апреля 1605 года внезапно умер царь Борис Годунов. Царице и царевичу Феодору Борисовичу присягнули москвичи и Боярская дума. Но бояре не были единодушны. Петр Басманов, Михаил Салтыков, князья Голицыны и некоторые другие не признали царем сына Бориса Годунова и составили заговор. Свершилось злодеяние — убиты были и юный Феодор, и его мать Мария. Десятью днями раньше (1 июня) в Москву въехали посланцы Лжедмитрия. Начавшаяся смута в русских царских войсках открыла самозванцу дорогу в столицу.

    20 июня того же года заговорщики, объявившие Лжедмитрия I русским царем, торжественно привезли его, окруженного польским войском, в Москву. По городам и селениям Руси распространялись грамоты, призывавшие к крестному целованию — знаку верности новому государю. Неискушенный народ и значительная часть боярства (особенно из опальных во времена царствования Годунова), многие дворяне, в том числе и стольник Дмитрий Михайлович Пожарский, присягнули самозванцу. Народ повалил к новому царю толпами. Шли духовенство, монахи, купцы, посадские люди, крестьяне. Лжедмитрий принимал хлеб-соль от бедноты. Он въехал в Кремль, сошел с коня около Успенского собора, вошел в храм, принял благословение от духовенства, заказал молебен. Затем отправился в Архангельский собор к гробам «своих прародителей». Лжедмитрий припал к гробу Иоанна Грозного и сказал: «О, мой родитель, я оставлен тобою в изгнании и гонении, но я уцелел отеческими твоими молитвами». История не знала более лицемерной и лживой сцены, чем та, которую разыграл самозванец у гроба своего «отца». А Лжепатриарх Игнатий венчал Лжедмитрия I в Московском Успенском соборе 30 июля 1605 г.

    Пожарский, однако, и при Лжедмитрии I, и позднее, при царе Василии Шуйском, старался держаться в тени, что было свойственно ему и прежде. Придворная жизнь всегда тяготила его. Но воинский долг и обязанности по государственной службе он исполнял честно и свято, о чем свидетельствуют все дальнейшие события его жизни.

    Во время воцарения в России первого из самозванцев многие из приближенных к царскому престолу стремились, в отличие от Пожарского, к высоким чинам и даже их домогались, пытаясь использовать ситуацию в свою пользу. Лжедмитрий I, венчавшийся на царство 21 июля 1605 года с Мариной Мнишек — дочерью Юрия Николаевича Мнишка, польского магната, воеводы Сандомирского, старосты Львовского, всячески старался упрочить собственное положение, поощряя тех, кто взял его сторону. Тысячи обманутых крестьян, жителей городов, присягнув самозванцу, вливались в его армию. Чтобы Патриархом Московским Иовом не распознан был Отрепьев и не изобличен как лжецарь, престарелого Иова заточили в Старицком Успенском монастыре. Самозванец не соблюдал церковных канонов. Патриархом поставили рязанского архиепископа Игнатия, однако он так и остался не признанным: был свергнут после гибели Лжедмитрия, в истории известен как лжепатриарх.

    Прибывшие с самозванцем поляки вели себя нагло и безнаказанно — и в Москве, и в других занятых ими городах. Грабили, пытали и убивали людей, издевались над обычаями наших предков. В частности, истязаниям подверглись и погибли архиепископы Феоктист Тверской, Иосиф Коломенский, Сергий Смоленский, митрополит Исидор Новгородский. В Польшу было отправлено несметное количество награбленного — деньги, драгоценные камни, ювелирные изделия (часы в хрустале, перстни, браслеты, золотые чаши, гиацинтовые бокалы и пр.), позолоченное оружие, дорогие ткани (парча и бархат), более трех пудов нанизанного на нити жемчуга и множество иных драгоценностей. Так, на первых порах властвования польско-литовских захватчиков простодушная Московская Русь расплачивалась за свои роковые ошибки.

    Ватикан ждал, когда в Московском государстве будет официально объявлено католическое вероисповедание. Польский и шведский король Сигизмунд III (р. 1566, † 1632) и его окружение требовали присоединения западных русских земель к Речи Посполитой (прежде Лжедмитрий обещал полякам половину Смоленского княжества и шесть городов Северской земли). Положение Лжедмитрия I становилось критическим: он не спешил выполнять все условия своего прежнего договора, хотя, принимая католическую веру, заверял, что подчинит Русскую Церковь Риму.

    Между тем в народе истощенной голодом и разбоями страны зрели мятежные настроения. Не только в Москве, но и в других городах и селах стали открыто говорить, что на царском престоле находится не сын и наследник царя Иоанна Грозного, а Лжедмитрий — беглый монах Григорий (Гришка) Отрепьев, к тому же перешедший в «латинство».

    Боярская знать составила против Лжедмитрия I и шляхтичей его окружения заговор, в центре которого стояли князья Шуйские, Мстиславский, Голицыны, бояре Романовы, Шереметев, Татищев. Собирая силы, они выжидали время и удобный случай, чтобы поднять возмущенный московский народ на открытую борьбу с иноземцами.

    Ранним утром 17 мая 1606 года, услыхав сплошной звон колоколов, толпы московских жителей бросились к Кремлю и палатам, где находились самозванец и шляхтичи. (Ночью на сторону русских заговорщиков уже перешли отряды псковичей и новгородцев, занявшие к утру все двенадцать ворот Кремля). Яростное сопротивление поляков, укрывавшихся в каменных московских дворцах, в итоге было сломлено. Лжедмитрий убит стрельцами, его жена Марина Мнишек взята под стражу и выслана в Ярославль. Сдавшихся в плен также выслали из Москвы.

    Царем был избран организатор заговора против Лжедмит-рия I — боярин Василий Иоаннович, князь Шуйский, Рюрикович по происхождению: имя его тогда же, сразу после победных событий, «выкрикнули» на Красной площади сторонники Шуйского. 1 июня того же года Василий Шуйский венчался на царство, обещая править совместно с Боярской думой и Земским собором.

    Но волнения народные никак не утихали. Несмотря на то, что нетленные мощи царевича Дмитрия доставлены были в Москву, а убиенный царевич канонизирован как страстотерпец, повсюду вновь появились слухи о «царе Дмитрии», якобы чудесно спасшемся в Речи Посполитой. Для Москвы беды следовали одна за другой.

    Летом 1606 года бывший крепостной крестьянин князя А. А. Телятевского Иван Исаевич Болотников[20] поднял восстание против царской власти — от имени «царя Дмитрия». Собрав десятитысячное войско из крестьян, посадских людей, казаков, он из Путивля двинулся на Москву. Мятежники овладели укрепленными центрами — Кромами и Ельцом.

    Дворяне-воеводы Прокопий Ляпунов и Григорий Сумбулов привели на сторону восставших рязанское ополчение. Сотник Истома Пашков из города Венева — тульское, каширское и веневское ополченческие войска. Овладев Калугой, Каширой, Серпуховом, повстанцы одержали победу над царскими войсками под Коломной и двинулись на Москву. На подступах к столице восставших насчитывалось уже более двадцати тысяч человек.

    Однако в эти времена народных волнений, связанных с Болотниковым, проявил себя племянник царя Василия — князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский — молодой, но талантливый полководец (ниже о нем будет сказано подробнее). Своими умелыми действиями он сумел настроить против мятежников москвичей, в том числе посадских людей. На всеобщее обозрение в Москве был даже выставлен труп Лжедмитрия I, что изобличало ложь о его «счастливом спасении».

    Началось брожение в самом лагере повстанцев, в районе села Коломенского. Дворянские отряды (П. Ляпунова, Г. Сумбулова) перешли на сторону царских войск, да и подкрепления подходили к Шуйскому. Потерпев поражение, Болотников отступил к Калуге, а затем к Туле. Восстание было подавлено. Ивана Болотникова сослали в Каргополь и там лишили жизни.

    Из документов известно, что и Нижний Новгород был осажден в 1607 году инородцами, которые взбунтовались под влиянием «воровских листов» Ивана Болотникова. Среди предводителей восставших — «государевых изменников» — был здесь нижегородский дворянин Иван Борисович Доможиров — стрелецкий голова из Царевококшайска[21]: «…собралась мордва и … боярские холопы, и крестьяне, и, придя под Нижний Новгород, осадили. А Нижний Новгород стоял за царя Василия Шуйского от воров… был в осаде, а осаждали Нижний русские люди и мордва, а с ними был за воеводу Иван Борисов сын Доможиров, нижегородец, да с ним заодно два выбранных мордвина Варгадин да Москов»[22].

    «Разбойные» движения, связанные с объявлением то одного, то другого лжецаревича, не прекращались, начиная с 1605 года, вовлекая массы посадских людей, а также дворян, казаков — волжских, терских, донских, запорожских.

    Новые беды надвигалась на Русь. Польско-литовские власти немедленно воспользовались тем, что в Русском государстве не утихала внутренняя борьба: решено было повторить попытку поставить на русский престол своего человека. Была поддержана придуманная сказка о чудесном спасении Лжедмитрия I и немедленно найден очередной ставленник поляков на эту роль — Лжедмитрий II, будто бы спасшийся летом 1606 года, во время московского восстания.

    сведения, которые приводились о происхождении лжедмитриев, не являются достоверными и были плодом разных слухов. Известно, что Сапега Лев Иоаннович (р. 1557, † 1633), двоюродный брат Сапеги Яна-Петра Павла (Павловича), еще в 1600 году принимал активное участие в подготовке самозванца для России, видя недовольство бояр царем Борисом Годуновым. Он был послом Польши в России при царях Феодоре Иоанновиче и Борисе Годунове, став затем великим гетманом и канцлером Литовским. Как пишет Николай Михайлович Карамзин (ссылаясь на Маржерета), в то время многие знатные поляки уверяли, что он (Лжедмитрий) был побочным сыном короля Батория, и приводит при этом слова Льва Иоанновича Сапеги, который однажды за столом (в 1609 г.), превознося римскую храбрость поляков, сказал: «Мы дали русским царя-бродягу, который именовался сыном Иоанновым на смех людям, теперь вторично даем им мнимого Дмитрия в государи, завоевав для него уже половину земли их, завоюем и другую; пусть лопнут от досады, делаем что хотим…»[23]

    Он появился в Стародубе-Северском, перейдя границу Руси в июле 1607 года, в окружении польских панов и авантюристов — искателей приключений. Иностранные авантюристы – проходимцы, действовали большей частью в составе наемных отрядов. Среди них было много немецких ландскнехтов. На севере от Москвы действовал даже отряд под начальством испанского авантюриста Дон-Жуана Крузатти. Сам самозванец имел невзрачный внешний вид, в прошлом был школьным учителем[24], бродяжничал, пьянствовал. По утверждению некоторых историков, он был найден «под забором» в Могилеве польскими шляхтичами, которые и уговорили его объявить себя спасшимся русским «царем Дмитрием». Тут снова не обошлось без вмешательства Рима. Была предпринята очередная попытка по внедрению католического вероисповедания в Московском государстве и распространению догматов римской Церкви на Руси. Для «царика» Лжедмитрия II была составлена инструкция из пятнадцати пунктов: каким образом обеспечить осуществление идеи унии, то есть единения Православной Церкви и Католической во главе, конечно же, с Римом.

    Слухи о «чуде спасения» Лжедмитрия I стали нарочито распускать по России осенью того же 1607 года. Лжедмитрий II имел в своем распоряжении разнородные, но внушительные воинские силы, которые могли бы противостоять войскам царя Василия Шуйского: здесь были и польские шляхтичи, и казаки под руководством Ивана Заруцкого. К сожалению, общая политическая дезорганизованность, измены со стороны отдельных именитых бояр — противников Шуйского — позволили новому самозванцу выйти на ближние подступы к Москве. После взятия в мае 1608 года Болхова его войска встали лагерем между реками Москвой и Сходней, в селе Тушино (за что Лжедмитрий II и был прозван «тушинским вором»).

    Летом того же года в Тушино построили укрепленный лагерь, но самозванец не торопился брать столицу. К войскам Лжедмитрия II прибыло немало польских шляхтичей, среди которых наиболее известны предводители отрядов Ян-Петр Сапега, Александр Лисовский, Михаил Ружинский. В тушинском лагере собралось огромное войско. В одной только коннице насчитывалось свыше шестнадцати тысяч человек; помимо этого — до тысячи русских казаков, крестьяне, а также представители части русской придворной знати (из тех, кто не был расположен к царю Шуйскому). Василий Шуйский, «боярский царь», терял авторитет среди многих своих приближенных.

    Из недовольных Шуйским бояр в Тушино образовалась даже собственная Боярская дума и отдельный «государев двор». Как стая хищных птиц, со всех сторон стекались сюда разные люди, в том числе русские (различного звания и с различными целями), часто не отдающие себе отчета в том, что, преследуя личный интерес, губят свое же слабеющее государство. В Боярскую думу при «тушинском воре» вошли князья Д. Т. Трубецкой, Д. М. Черкасский, А. Ю. Сицкий, М. М. Бутурлин, Г. П. Шаховской. В списке губителей собственного отечества оказались боярин Михаил Салтыков, его сын Иоанн, стольник Григорий Орлов, купец Федор Андронов и другие. Реальная же власть в этой ситуации принадлежала только польским шляхтичам.

    Как с горечью писал впоследствии историк И. Е. Забелин, на тот момент «вся правящая и владеющая среда в государстве утратила в глазах народа малейшее нравственное значение. Она вся изолгалась, перессорилась, потянулась в разные стороны, преследуя лишь одну цель — захват власти, захват владения. Все искали и хватали себе побольше личного благополучия и вовсе забывали о том, что надо было всей Русской земле».

    Еще в сентябре 1608 года, когда укреплялся и разрастался лагерь в Тушино, на политической сцене вновь объявилась Марина Мнишек. По приказу тушинского самозванца ее перехватили, когда она следовала в Польшу из Ярославля. За немалую мзду Марина «признала» в Лжедмитрии II «своего супруга», якобы «чудом спасшегося».

    Но Лжедмитрий II всё не решался брать Москву. Он приказал перекрыть дороги, ведущие в столицу, чтобы лишить ее население продовольствия (из юго-западных областей продовольственные запасы и так уже не поступали из-за боевых действий со стороны Польши и крестьянских волнений). Яну Сапеге поручено было перекрыть пути на юго-восток и северо-восток, то есть дороги на Ярославль, Владимир, Коломну, Зарайск, Рязань. Отряд Сапеги усилился до тридцати тысяч воинов — пехоты и конницы. Войскам пана Хмелевского, стоявшим в Кашире, было дано задание обойти столицу русского государства с юга и овладеть Коломной. В дальнейшем оба отряда должны были соединиться восточнее Москвы.

    Однако данный стратегический план захватчиков был сорван. Отряд Хмелевского до Коломны не дошел. В сорока верстах от Коломны, у села Высоцкое[25], его внезапно атаковал конный отряд, возглавляемый ратным воеводой Дмитрием Пожарским, который прошел скрытным ночным маршем и вступил в сражение на утренней заре, захватил вражеский обоз и «многую казну и запасы, и многие языки поймал». Вскоре войско в тридцать тысяч человек, руководимое паном Лисовским, напало на город Зарайск (важный форпост на южных подступах к Москве). На выручку осажденным зарайцам пришли в тот момент ратники из Арзамаса и отстояли город ценой сотен павших в жестоких боях.

    После событий под Коломной и победных действий Дмитрия Пожарского у речки Пехорки (им была разбита шайка атамана-тушинца Салькова) царь Василий Шуйский поставил князя воеводой Зарайска. При Пожарском оборону этого сторожевого города стали обеспечивать неусыпно, всегда готовые к отпору врага. В Зарайске князь Пожарский был ранен и оттуда уехал лечиться в село Нижний Ландех (в одну из своих суздальских вотчин). По излечении он вновь вернулся под Рязань. Волнения, потрясавшие страну, коснулись, и зарайцев. Но пока правил царь Шуйский, воевода Пожарский был тверд и не впускал в свою крепость различных мятежников и «русских воров». И лишь когда прочной власти в столице не стало, Василий Шуйский был низложен, московские бояре присягнули королевичу Владиславу, призывая к тому и народ, довелось и князю Пожарскому испить горькую чашу заблуждений и разочарований. И всё же именно в Зарайске Пожарский укрепился в мысли о необходимости решительной борьбы с врагами до конечной цели — изгнания захватчиков с родных земель. (В знак благодарности в 2002 году около Зарайского кремля был установлен памятник защитнику города — князю Пожарскому). Когда пришла пора, князь, самостоятельный, опытный и деятельный, был готов к любым суровым испытаниям ради очищения Москвы и всей России от иноземцев.

    Заметим, несколько опережая события, что в начале 1611 года князь Пожарский находился во главе коломенских и рязанских ратников, сражался и разбил отряды запорожских казаков и черкесов, руководимых Исаком Сунбуловым. В результате сражения был освобожден город Пронск, с осажденными в нем казаками Прокопия Ляпунова. Вскоре ратники Пожарского также были осаждены под Зарайском — теми же черкесами. Пожарский сделал вылазку и нанес поражение неприятелю. После этого черкесы ушли на юг, а Пожарский направился к Москве, по договоренности с Ляпуновым, в составе Первого ополчения.

    Но осенней порой 1608 года положение столицы ухудшалось изо дня в день. В глубине России самозванцу отошли города Владимир, Кострома, Углич, Ростов, Вологда, Тверь, Ярославль, Кинешма и другие. На пути врагов к Москве встали могучие стены Троице-Сергиева монастыря. 22 сентября 1608 года польское войско под началом Яна Сапеги, отбросив на ярославской дороге отряд Иоанна Иоанновича Шуйского, подступило к этой крепости. За ее стенами укрывался незначительный по численности гарнизон: защита состояла из монахов обители, крестьян окрестных сел, жителей посада (всего около трех тысяч человек). Воеводами на время защиты монастыря стали князь Григорий Борисович Роща Долгоруков и дворянин Алексей Голохвастов. Троице-Сергиев монастырь являл собой оплот духовности и русской национальной идеи. Основатель и небесный покровитель этой обители — преподобный Сергий Радонежский — всегда был выразителем идеалов Православной Руси, нашего национального духа, истинного патриотизма, благодаря которым Россия неодолима и сильна.

    Он есть великий воспитатель русского народа, собиратель народного духа[26]. Духовное воздействие святого сыграло свою величайшую роль и в Смутное время, как это было в страшную для Руси эпоху татарщины. В течение полутора лет осаждаемая обитель преподобного Сергия выдерживала осаду войск Сапеги и Лисовского (численностью более тридцати тысяч воинов, среди которых были и казаки)[27]. Игумен монастыря архимандрит Иоасаф и келарь Авраамий Палицын вселяли в сердца защитников крепости веру. «Троицкое воинство, подкрепляемое Божией благодатию, билось крепко и мужественно,— написал в своем «Сказании» участник событий Палицын.— … Обитель Пресвятой и Живоначальной Троицы покрыта была десницею Вышнего Бога». В храмах ни днем, ни ночью не прекращалась молитва. Вдоль монастырских стен ежедневно совершались крестные ходы. Благодаря этому захватчики не могли сломить волю осажденных к сопротивлению и захватить монастырь, несмотря на то, что к концу осады в нем оставалось не более двухсот человек. Его защитники проявляли бесстрашие и безмерное мужество, поддерживаемые молитвами и чудесными явлениями великих чудотворцев Сергия и Никона и других святых. Издавна на Руси считалось, что защита Отечества неотъемлема от защиты Православия. И беспримерная стойкость осажденной святой обители стала самой большой заслугой Православной святыни перед русским государством в период Смуты. «Но воистину дело то было Промыслом Самого Превечного Бога Вседержителя, который творит преславное Ему известными неизреченными Своими путями»[28].

    Итак, осенью 1608 года захватчикам подчинились многие города северо-востока Руси. Однако верными царю Василию Шуйскому оставались Смоленск, Новгород, Великий Устюг, Нижний Новгород, Рязань, Казань. Население всё чаще выступало против иноземцев, всё активнее действовали отряды народных ополчений, с помощью которых у тушинцев были отбиты Вологда, Кострома, Углич[29].

    Скажем в более развернутом виде о событиях тех дней. В свое время часть при приклязьменских городков и городов верхней Волги, присягнувших Лжедмитрию II, скоро убедились в истинных намерениях последнего. В Шуе, в небольшом городке Лух, Холуе, Иванове – Кохме, Нижнем Ландехе появились постоянные польско-литовские гарнизоны. Поляками был объявлен сбор «с сохи по 80 рублей).

    Осенью 1608 г. кроме Шуи, Плеса отряды пана Лисовского предали огню Лух, Шую (повторно), Юрьевец, Кинешму, Кострому, Плес, Нерехту. В декабре 1608 г. после захвата городов сторонник Лжедмитрия суздальский воевода Федор Плещеев уже доносил Яну Сапеге: «И милосию Божией и Государевым счастьем мы их побили и острог взяли, и посады Шуйские пошли и с мужиками, которые сели по дворам и билися с нами на смерть. Через два месяца послал (Федор Плещеев) от себя пана Мартына Собельского с казаками, да с ним же Мартыном пошел Лисовского полку пан Чижевский с казаками на Волге город Плес взяли, пришли в Суздальский уезд, в старые таборы, в село Иваново – Кохму»[30].

    Осенью же 1608 г., несколько позднее, костромичи, галичане первыми из северных городов подняли восстание против поляков. Восстание быстро распространялось по всему краю. Галичане в ноябре 1608 г., костромичи в декабре организовали первое народное ополчение, изгнали из Костромы поляков и двинулись походом на Ярославль, захваченный ими.

    После захвата Ростова Великого Лжедмитрием II, ярославцы в конце 1608 г. сдали врагу свой город, один из самых богатых поволжских городов, да еще дали откуп в Тушинский стан в тридцать тысяч рублей с условием не разорять церквей и домов. Не смотря на это, в городе начались грабежи и убийства. О событиях в Ярославле и появление здесь иконы Казанской Богородицы известно из «Повести о построении Нового девича монастыря в Ярославле». Икона эта написана около 1609-1610 гг.

    В повести рассказывается, что ярославцы от литовских людей и их русских единомышленников «многия насильства и разорения терпели, а их окаянных добродетелию и дарами утоляли». В земские старосты в то время был избран один из лучших торговых людей Василий Люткин, который «берегучи град Ярославль от разорения и мирских людей жалеючи, многие свои животы за мир истощил…» Староста Василий Лыткин принадлежал к крупнейшему в Ярославле купеческому роду. Позднее он жертвовал крупные суммы на содержание второго ополчения. Если писать общим планом, то получается следующая картина.

    На исходе 1608 г. из польских войск Сапеги, находившегося под Троице-Сегиевым монастырем, и из стана тушинцев Лжедмитрия II были высланы войска для усмирения всеобщего восстания. Три отряда из них под начальством Лисовского, Стравинского и Яна Шучинского подошли к Ярославлю, чтобы затем захватить Кострому и Галич. Войска Лжедмитрия II направились к Суздалю и захватили вышеназванные города. Лисовский, овладев Ярославлем, оставил здесь охранное войско, перешел Волгу, разбил войско царского воеводы Монастырского в Данилове и бросился на Кострому. Враги вторично захватили город 26 декабря 1608 г., но долго удержать не могли. В январе 1609 г. Лисовский овладел Галичем, подвергнув город разорению. Костромичи, галичане и волжане извещали другие дружины, что ждут к себе ратников из Нижнего.

    В марте 1609 г., присланные с севера войска под началом воевод Никиты Вышеславцева и Евгения Рязанова, побили поляков в Пошехонье, взяли Романов (ныне Тутаев).

    В Лазареву субботу, 8 апреля – Ярославль. Ярославцы стали спешно укреплять город, чтобы враги не могли вторично взять его. Они сделали малый острог вокруг города по валам и большой по слободам. В неделю Жен-Мироносиц, 30 апреля снова подошли крупные силы: русские «воры», полки Лисовского, Микулинского и Будилы, литовцы. Большой острог проломили в стенах, изменой проникли на посад и вошли в него. «Поморцев и ярославцев побили, а церкви Божьи и дворы пограбили и пожгли от реки Которосли и до Волги». Люди в страхе бросались в Волгу и много их утонуло. Ночью местную чудотворную икону Казанской Божьей Матери священники перенесли в Малый острог, в церковь Рождества Христова, что на берегу Волги. Ярославцы засели в Малом остроге, рубленном городе (кремле) и Спасском монастыре, обнесенном каменными стенами. Рядом расположенный женский монастырь Рождества Богородицы поляки сожгли. Враги пошли на приступ Малого острога со щитами и «огнем». Штурм длился два дня. Ярославцы сделали вылазку в ночь на 5 мая, взяли у поляков знамена и пленных и бились до полудня. Осаждавшие простояли под Ярославлем еще пять недель. Из Вятки, Великого Устюга и Вологды присылались новые отряды.[31] Поляки тогда отошли к Костроме, о чем мы прежде писали.

    В это время к северу от Галича стояли верные дружины поморян, шедшие на помощь Галичу. Они шли из Тотьмы под водительством головы Русина Брагина с тотемским попом Третьяком Симакиным, и с Усольскою, Устюскою и Вычегодскою ратями. Галичанами командовал Иоанн Кологривцев. Из северных городов, из глубоких лесов Солигалических, ратники спустились к Галичу и били, и гнали поляков, освободив город от врагов. В последниз числах февраля галичане подошли к Костроме. На улицах города 28 февраля и 3 марта 1609 г. происходили сражения, которые не исключали и стен Ипатьевского монастыря. Предав огню, второй раз Костромские посады, поляки заняли Ипатьевский монастырь, укрывшись за его высокими стенами. Стены монастыря были построены боярином Дмитрием Иоанновичем Годуновым (по данным российского историка С.Б.Веселовского, +1952 г., потомка древнего Костромского рода дворян Годуновых).

    После освобождения города, царский воевода Давид Жеребцов «сторожил» поляков у стен монастыря. Пан Лисовский в первых числах июля 1609 г. остановился против Костромы на правой стороне Волги в селе Силищех и искал переправы для своего войска в Ипатьевский монастырь.

    Получив чувствительный удар из пушек Костромского Кремля, он отступил от Костромы, оставив своих сообщников без всякой помощи. Монастырь был неприступным, и Костромское ополчение безуспешно пыталось овладеть им, хотя в осаде принимало участие около девяти тысяч человек[32].

    Новое подкрепление к осаждающим пришло из Ярославля – отряд на 17 судах от полководца Скопина-Шуйского во главе с Давидом Жеребцовым. Переправившись через реку Кострому, он 11 июня напал на Никиту Вельяминова, охранявшего монастырь, истребив многих защитников монастыря. Давид Жеребцов умело организовал осаду монастыря, окружив его двумя рвами. Однажды поляки вышли из его стен и пытались прорвать осаду, но прорыв не удался, и они с потерями укрылись за стенами. Осада продолжалась все лето. Пушками тех времен такие мощные стены невозможно было разрушить. Тогда решили взорвать одну из стен и сделать в ней проход. В ночь с 24 на 25 сентября 1609 г. два костромича Константин Мезенцов и Николай Костыгин подрыли монастырскую стену и заложили в ней бочку с порохом. Смельчаки подожгли ее и при взрыве бочки погибли сами. В образовавшуюся брешь ворвались ополченцы. В рукопашном бою поляки и их пособники, среди них Никита Вельяминов, духовенство и монахи монастыря, были почти все перебиты. Кто пытался спастись бегством были уничтожены у святого, ныне Некрасовского озера, что в трех километрах от Костромы. Обо всем этом теперь напоминают экспонаты музея «Ипатьевский монастырь»[33]. Так, в основном, закончилась борьба с поляками и «тушинским вором» в Костромском крае.

    Остановимся несколько подробнее на теме борьбы нижегородцев против врагов в Смутные времена — еще ранее событий, связанных с Нижегородским ополчением 1611—1612 годов.

    Нижегородский историк И. А. Кирьянов пишет, что летом 1608 года балахонцы (из городка Балахны, расположенного недалеко от Нижнего Новгорода), а также жители Городца и селений Козино, Копысово, увлеченные приверженцами Лжедмитрия II, «целовали крест» (присягали на верность) самозванцу. На его сторону перешло частично население не только Балахны, но и Арзамаса, и Мурома. Положение Нижнего Новгорода стало ухудшаться. Нижегородцы готовились к обороне города. В эту опасную пору был создан особый орган самоуправления — городской совет, состоявший из представителей всех слоев населения — городской власти, духовенства, дворян и посадских людей. Сюда вошли князь Василий Андреевич Звенигородский, московский дворянин Андрей Семенович Алябьев, который, несмотря на увещания «тушинского вора», крепко держался царя Василия Шуйского, дьяк Василий Семенов и другие. Нижний Новгород связывало с Шуйским древнее родство, кроме того, Шуя и земли вокруг нее входили в состав Великого Нижегородско-Суздальского княжества. Царь Василий Шуйский был прямым потомком Великого Нижегородского князя Константина Васильевича в восьмом колене. Шуйские еще сохранили свое влияние в городе, который был истоком их дедов и отцов. Нижний Новгород им всегда оставался верным, несмотря на измены и предательства. Решением совета был утвержден руководитель военных сил города — А. С. Алябьев (второй воевода в Нижнем, воеводствовавший совместно с первым — Александром Андреевичем Репниным). В помощь воинским отрядам нижегородцы создали отряды самообороны из добровольцев.

    Горячим противником «воров» (польских захватчиков) являлся в Нижнем Новгороде игумен Иоиль. Он рассылал свои послания через Иону — игумена Тихоновской пустыни, что на реке Лух, жителям Балахны, призывая, чтобы те не стояли за «воров», а действовали бы заодно с нижегородцами.

    2 декабря 1608 года тушинцы начали боевые действия против Нижнего Новгорода. Первый удар был нанесен со стороны Балахны[34]. Другой тушинский отряд должен был поддержать военные действия своих соратников ударом по городу с востока. Воевода Алябьев решил предотвратить соединение тушинских отрядов. В тот же день нижегородцы встретили врага на подступах к городу. Между селениями Большое Козино и Копысово (вотчина Сергиева монастыря) произошел бой, где враг был разбит наголову. Преследуя отступавших, нижегородцы ворвались в Балахну. Оставшиеся от разбитого тушинского войска попытались запереться в балахнинской крепости (деревянно-земляной), но против них выступили посадские люди и открыли ворота. Захваченные в плен руководители восстания — балахнинский воевода Степан Голенищев, боярские сыновья суздальцы Елизар Редриков, Семен Долгов, Лука Синев, боярский сын Иоанн Рединков и казачий атаман Тимофей Таскаев — были отвезены в Нижний Новгород и казнены на городской площади. Из документов известно, что 7 декабря 1608 года сторонники поляков Никифор Плещеев и Карп Навалкин из Гороховца просили Яна Сапегу о помощи против нижегородцев, жалуясь ему, что нижегородские «изменники» дрались около Балахны и разогнали «государевых» (то есть Лжедмитрия II) людей.

    Но мало было защитить сам Нижний Новгород: совет поручил Алябьеву с войском продолжить боевые действия, распространяя их на весь уезд и, по возможности, дальше.

    Крупный бой нижегородцев с тушинцами произошел 5 декабря 1608 года в районе села Кадницы на Волге, где «воровские люди» были также разгромлены.

    О декабрьских боях нижегородцев с тушинцами, шедшими со стороны Арзамаса, сохранилась следующая запись: «…на вылазке воевода Ондрей Семенович Алябьев с дворяны и с детми боярскими и с головы стрелецкими… и с нижегородцы с посадскими с охочими со всякими служилыми людми воров под Нижним всех побили и языков поимали болши трех сот человек, а побивали их, воровских людей, на пятинадцети верстах и болши, а знамена и набаты поимали, а ушло тех воровских людей немного, врознь, потому что стала ночная пора»[35].

    Новые отряды тушинцев подходили к Нижнему с запада, со стороны Мурома, вдоль Оки. 10 декабря 1608 года большое войско во главе с изменниками Тимофеем Лазаревым (муромцем) и князем Семеном Вяземским (уроженцем Н. Новгорода) было встречено нижегородцами, не дойдя пяти верст до села Ворсмы, где «воровских людей на двух дорогах побили… побив, село Ворсму зажгли». В ходе боя подожженная врагом Ворсма сгорела. На следующий день, 11 декабря, тушинцев добили у Павлова, где помощь нижегородцам оказали «павловские мужики».

    Успехи нижегородцев по защите собственного города и очищению от захватчиков окрестных земель всерьез обеспокоили тушинских главарей. По заданию гетмана Яна-Петра Сапеги против нижегородского войска выступил весьма крупный польско-русский отряд во главе с недобитыми изменниками Тимофеем Лазаревым и Семеном Вяземским. Была поставлена цель — непременно захватить непокорный Нижний и насильственно подчинить нижегородцев «тушинскому вору».

    В начале 1609 года, 7 января, отряд прибыл к Нижнему Новгороду со стороны современной Мызы. Захват города планировалось осуществить одновременным ударом двумя колоннами — по верхнему и нижнему посадам, на Слуде. В районе современного университетского городка (ныне — на пр. Гагарина) войско захватчиков разделилось, и началось наступление по намеченному плану. Часть тушинцев спустилась по косогору на лед Оки, другая осталась на месте, готовясь к удару по верхнему посаду. Руководители обороны города разгадали вражеский маневр. Стремительным ударом нижегородцы уничтожили колонну, которая оставалась наверху, а затем в кольцо окружения оказалась взята и вторая колонна. Князь Семен Вяземский и Тимофей Лазарев были схвачены и казнены, а тела их брошены в прорубь во льду Волги. Нижний Новгород с той поры из осаждаемых городов превратился в центр наступления на врагов, а воеводе Алябьеву было пожаловано обшиное поместье на Нижегородчине.

    По случаю разгрома тушинцев под Нижнем Новгородом, опасаясь такого же успеха нижегородцев во Владимире, владимирский воевода изменник Михаил Вельяминов 11 января просил Яна Сапегу в посланиях о присылке ратных людей в количестве двух-трех рот — в помощь ему против нижегородских отрядов. В другом письме, от 13 января, Вельяминов извещал Сапегу об угрожающей Мурому «опасности», также от нижегородцев, и просил прислать в помощь литовского войска в количестве пяти-шести рот, спешно сообщая, что нижегородские «изменники» идут на Муром и Владимир[36].

    Владимирцы же, узнав о приближении нижегородской освободительной рати Алябьева к их городу, схватили своего воеводу-изменника и потащили его в соборную церковь — с тем, чтобы он перед смертью исповедался и причастился. После этого Вельяминов был избит камнями до смерти, как враг Московского государства.

    В обороне Нижнего Новгорода и походах нижегородцев на Балахну и прочие окрестные городки принимал участие и Косма Минин (подробнее о нем будет рассказано ниже). Окрыленные успехом нижегородцы стали совершать более далекие походы. С их помощью были очищены от самозванца вышеназванные города (Арзамас, Муром, Владимир, Шуя, Кострома, Кашин и другие).

    После военных событий декабря 1608 года жители Балахны, Городца, Павлова «и иных государевых дворцовых сел и деревень, и поместных, и вотчинных, и монастырьских…» присягнули на верность царю Василию Иоанновичу Шуйскому: «Государю Царю и Великому Князю Василью Ивановичу всеа Руси вины свои принесли и крест ему, Государю, целовали». В дальнейшем эти ополченцы участвовали в боях с отрядами пана Лисовского.

    Из материалов, изданных в сборнике «Действия Нижегородской губернской ученой архивной комиссии (НГУАК)» (1913), известно, что 26 января 1609 года вятчане писали пермичам о примере нижегородцев, которые под руководством воеводы Андрея Алябьева нанесли поражение балахонским, арзамасским, алатырским мятежникам.

    В то же время нижегородские власти (члены городского совета, о котором было сказано выше) в лице воеводы князя Александра Репнина, воеводы Андрея Алябьева, дьяка Василия Семенова и посадских людей извещали жителей Перми о своих боевых действиях. Помимо этого нижегородцы сообщали, что после их победного наступления на тушинские отряды жители Шуи, Стародуба, Вязников, а также костромичи, галичане и вологжане раскаивались в целовании креста «тушинскому вору», и все «Государю Царю и Великому Князю Василью Ивановичу … били челом и вины свои приносили». Вышеупоминаемый балахнинец Иона Коверин управлял Тихоновским монастырем более 40 лет и скончался в схиме. Невозможно определить начало и конец его игуменства. Он пользовался влиянием в соседних с городском Лухом городах. Не без его влияния вместе с братией монастыря совершалось восстание жителей Луха против захватчиков в 1608-1609 годах.

    Сам же Лух и земли в верховьях р.Лух входили в состав Великого Нижегородско-Суздальского княжества. Об этом говорит первое топонимическое упоминание на карте княжества 1342 г. Когда и кем был основан городок-крепость, не известно, но в летописях он впервые упоминается в 1429 г. В 1404 г. он принадлежал митрополиту Каприану.

    Иоанн III, великий князь Московский в 1498 г. наделил князя Федора Иоанновича Бельского, потомка Гедемина, крупным владением – городом Лух со смежными волостями Вичугой, Кинешмой и Чихачевым, которые и составили территорию Лухского удельного княжества. Князь привез с собою своего земляка из Малороссии преподобного Тихона, в миру Тимофея. Последний был пострижен в Москве. Бельский выделил участок земли на правом берегу р.Луха в местечке Копылово, где преподобным Тихоном среди болот, дремучих лесов, при слиянии рек Лух и Водополь был основан мужской Тихоновский монастырь. Бельские владели Лухом до 1571 г. и много помогали монастырю. Их род угас в связи с кончиной Иоанна Дм.Бельского. После его смерти земли Луха отошли к Москве. Преподобный Тихон в своей обители ввел строгое монашеское житие и много положил трудов и скончался в 1503 г. В годы смутного времени монастырь подвергался разрушению. В 1608 г., 5 мая пан Лисовский подошел к Луху из Кинешмы. Защитники крепости были без воеводы и не могли долго противостоять ему. Он разграбил церкви, сжег дом воеводы. В июне предал смерти многих иноков монастыря. Оставив в Лухе свой гарнизон под уководством одного из «тушинцев» Федора Плещеева, Лисовский двинулся на Шую.

    В Лухе назревал заговор против поляков. В келии игумена Ионы собрались гонцы из Юрьевца, Решмы, Холуя и других мест. Вооружались посадские люди, крестьяне. Организовалось ополчение. Игумен Иона отслужил молебен и благословил воинство на битву. Сеча состоялась 7 августа 1608 г. на берегу реки Лух возле Лухской осадной крепости. В пылу битвы решменец воевода Григорий Лапша выбил из рук Лисовского саблю и тот позорно бежал с поля боя вместе с Федором Плещеевым. Ополченцы преследовали Лисовского до Данилова монастыря. Но через четыре дня Лисовский, получив подкрепление из Суздаля третий раз подошел к Луху, чтобы отомстить луховчанам за поражение. В ноябре месяце 1609 г. он подошел к Луху и взял город в осаду. Отчаянно сражались лушане на стенах своей крепости, среди болот, и одолели врагов. Они не давали пощады никому. Много поляков погибло в воде. Лисовский снова покинул поле сражения побежденным.

    Победители отправили дворян – изменников Тимофея Таскаева, Василия Старкова, командира польского гарнизона пана Василия Аранского в Нижний Новгород для суда, а усадьбы их предали разорению. Помогая Лисовскому, дворяне думали, что они борются против ненавистного царя Шуйского за «царевича» Дмитрия[37].

    Еще до того, как из Нижнего вышло ополчение, посадский человек Луха Максим Федорович Попов отдал три четверти своего достояния в казну Нижегородского ополчения. Он сам отправился со своим пожертвованием в Нижний Новгород. Здесь он был принят самим Кузьмой Мининым. По прибытии ополчения в Решму, ополченцы Луха вместе с решменцами влились в рать Минина и Пожарского, пожертвовав от Тихонова монастыря тысячу рублей. Здесь игумен Иона встретился с Пожарским и провожал его до Костромы. Иона знал Пожарского как честного и умного человека и была долгая беседа с ним. Предание гласит, что Пожарский после смутного времени делал вклады в монастырь и был занесен в синодик монастыря. В Лухе Дмитрий Пожарский имел осадный двор и 15 дворов. В Лухском уезде имели поместья кн.Пожарские, бояре Сабуровы, Борятинские, боярин Борис Лыков[38].

    Костромичи же писали, что «приносят вины» царю Василию Шуйскому, а тех, кто прислан был к ним в Кострому от «тушинского вора» — Дмитрия Мосальского и литовских людей, они поймали и посадили в тюрьму. Во всех посланиях из других городов к нижегородцам выражалась готовность немедленного сбора рати для общего похода. Сообщалось, что Галич с пригородами, Пошехонье, Романов, Углич, Вологда «стоят в собраньи», то есть с собранными и готовыми к походу ратями. Кострома, Углич, вологжане оберегают свои края и ждут из Нижнего Новгорода ратников, чтобы совместно идти на «воровских людей», разделившись на три полка[39]… От царя Василия Иоанновича Шуйского присланы были в Нижний похвальные грамоты, где отмечались заслуги воевод, которые «великое раденье показали своим промыслом», исполнив долг перед государем и отечеством.

    В 1609 году на защиту Москвы двинулось войско, созданное в Новгороде и собиравшее на своем пути ополченцев. Его возглавил князь М. В. Скопин-Шуйский — талантливый и, несмотря на молодость, опытный полководец, как говорилось выше. «Этот государев воевода князь Михаил Васильевич Шуйский-Скопин,— сообщалось о нем в «Повести о победах Московского государства» неизвестного автора (1620-х гг.),— был благочестив, и разумен, и умен, и рассудителен, и большой мудростью к военному делу от Бога одарен был, стойкостью и храбростью». В Новгороде он провел переговоры со шведами; в феврале 1609 года был подписан договор о союзе против поляков со шведским королем Карлом IX. Швеции при этом передавался город Корела с уездом.

    Скопин-Шуйский, командуя русско-шведским войском, разбил несколько польско-литовских отрядов и освободил Тверь от власти «тушинского вора». Удалось ему очистить от интервентов и города Северного Поволжья — Кострому, Галич, Ярославль. Собрав ополчение в двадцать тысяч единиц пехоты и конницы, воевода Михаил Скопин-Шуйский начал поход на Москву.

    Разбив у Колязина монастыря войска Сапеги и Ружинского, которые двигались от стен Троице-Сергиева монастыря, Скопин-Шуйский продолжал пополнять свои ряды народными дружинами, соединившись с костромскими, ярославскими и «иных городов людьми». В начале октября 1609 года русские отряды заняли Переяславль-Залесский, Александрову слободу. Благодаря действиям воеводы Скопина-Шуйского устанавливались связи между Москвой и ополченцами северо-восточных русских городов. Тогда же, осенью, подошел к Александровой слободе с нижней Волги воевода Федор Иванович Шереметев. Ополченческое движение, возглавляемое им, подняло дух крестьянского и посадского населения Поволжья. Так, в Юрьевце-Поволжском простой «черный люд» объединился для борьбы с захватчиками вокруг сотника Федора Красного, в Решме во главе местной боевой дружины встал крестьянин Григорий Лапша, в Балахнинском уезде — Иван Кувшинников, в Городце — Федор Наговицын, в Холуе — Илья Деньгин, в Шуе – под командованием Шереметева. Тогда же были освобождены приклязьменские городки, а у села Дунилова около Шуи[40] был сокрушительный бой. Вот что писал перебежчик Федор Плещеев Сапеге 11 февраля 1609 г.: «Стоя, господине в Суздальском уезде в селе Дунилове для оберегания Шуйских мест и от Суздальских от государственных изменников: и те воры многих городов Понизовных, собрався, многими людьми пришли на нас со всех сторон, лыжники и конные. Костромин Федька Боборыкин (потом был убит в бою в Кинешме) с товарищами, у нас с ним в селе Дунилове был с первого часу до обеда, и люди нам пришли многие не в силу, и на бою господине Казаки дрогнули, и дворян, суздальцов и Лушан и иных побили, а иных ранили. Мы отошли в Суздаль».

    Однако еще в сентябре 1609 года монарх Речи Посполитой Сигизмунд III решился на начало открытой интервенции против России, изменив достигнутым ранее соглашениям. Регулярная польская армия пересекла русскую границу и осадила Смоленск. Польским отрядам, находившимся в Тушино, было приказано покинуть Лжедмитрия II и присоединиться к регулярным войскам. Самозванец тайно бежал в Калугу, туда же вскоре бежала и Марина Мнишек. Тушинское «правительство» не отправилось вслед за самозванцем: без воинских сил он был больше никому не нужен. Тушинский лагерь перестал существовать. Осада Москвы и Троице-Сергиева монастыря была снята, благодаря решительным действиям воеводы Скопина-Шуйского, но борьба с захватчиками далеко не закончилась. На исход борьбы в значительной мере повлияла неожиданная кончина воеводы. Потомок князя Константина Васильевича Нижегородского († 1355) в десятом колене, боярин, воевода князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский (р. 1587, † 6.05.1610) умер после недолгой болезни. Он происходил из старшей линии Шуйских князей. Как Дмитрий Пожарский и многие другие князья и дворяне, в начале правления Лжедмитрия I присягал на верность последнему и был у него мечником при дворе, еще не сознавая опасности для России, происходившей от самозванца. Одну из своих первых побед Скопин-Шуйский одержал на берегу реки Пахры в битве против шаек Болотникова. когда он 12 марта 1610 года входил победителем в Москву, имя его звучало на устах. Он являлся человеком надежды. По словам С. М. Соловьева, Скопин-Шуйский был последний из Рюриковичей, «венчанный» в сердцах народных. Народ много скорбел и плакал о кончине полководца, и в знак особенного почтения он был похоронен в Архангельском соборе среди великих московских князей.

    Таким образом, польско-литовские власти уже не прикрывались идеей «праведного воцарения» на русском троне самозванца. С осады Смоленска начался период открытой борьбы, очевидного захватнического нашествия на Россию. Осажденную мощную крепость возглавлял воевода Смоленска Михаил Борисович Шеин, который отказался сдать полякам город и мужественно держал оборону (осаждавших крепость было в несколько раз больше, чем ее защитников). Тем временем тушинцы попытались договориться с иноземцами-захватчиками о приглашении на московский престол сына короля Сигизмунда — пятнадцатилетнего королевича Владислава. Переговоры под Смоленском в феврале 1610 года вел от лица тушинцев боярин Михаил Глебович Салтыков. среди других сорока двух членов делегации упоминаются сын Салтыкова Иоанн, князь Василий Мосальский, князь Юрий Хворостинин, дворянин Никита Вельяминов, Михайло Молчанов, один из лжедмитриев, князь Феодор Мещерский, Тимофей Грязной, Лев Плещеев, Иоанн Грамотин, Феодор (Федька) Андронов, Иоанн Чичерин, Степан Соловецкий, Евдоким Витоедов, Феодор Евпраксин (Опраксин), Василий Юрьев и другие. Сигизмунд принял делегатов с пышностью, а канцлер Лев Сапега от лица короля благодарил их за доверие. В договоре особо оговаривалось, что в случае провозглашения Владислава русским царем православное вероисповедание не должно быть притесняемо: «чтобы святая вера греческого закона осталась неприкосновенною». Такое обещание было откровенной уловкой, о чем прямо говорил патриарх Гермоген, призывавший не покоряться воле польского монарха, а «идти к Москве и умереть за Православную христианскую веру». (Между прочим, в том же документе о передаче властных полномочий Владиславу было предписано Сигизмундом требование выстроить в Москве костел).

    Не сдавался Смоленск[41]. Военные успехи Скопина-Шуйского также отодвинули на время исполнение договоренностей.

    Кроме того, король Сигизмунд помнил, что первый самозванец нарушил клятву, данную им Римскому папе, — окатоличить русский народ, потому что, получив власть с помощью чужестранной военной силы, возомнил себя императором на русском троне. Второй самозванец — Лжедмитрий II — также полагал немалые для Рима надежды, но оказался труслив и скрытен. Несбывшаяся иезуитская затея Сигизмунда и нежелание от нее отказаться вынуждали его теперь открыто выступить против измотанной войной и обесчещенной самозванцами России.

    Серьезным поводом для вторжения регулярной армии польской короны послужило и обращение Шуйского за помощью к шведскому королю Карлу IX, о чем было сказано выше. По некоторым сведениям, в этот период русской истории боярами обсуждалась в качестве претендента на московский престол и кандидатура шведского принца. В августе 1610 года главнокомандующий шведскими (на тот момент — союзническими) войсками в России Якоб Делагарди (Яков Понтус Делагарди) обратился с письмом к новгородцам и москвичам, предостерегая их от избрания на русский престол сына польского короля. Он советовал им избрать царем одного из сыновей короля Карла IX.

    С началом вторжения польских интервентов возникло народное движение в защиту Отечества. Однако слабое правительство в лице царя Василия Шуйского оказалось не в состоянии организовать достойную оборону. Шуйский напрасно рассчитывал на помощь шведских, немецких, шотландских и французских наемников, прибывших в Москву за легкой наживой. Так, шведы, лагерь которых возглавлял генерал Делагарди, постоянно требовали денег и передачи им пограничных крепостей — в уплату за военную поддержку.

    И без того сложная ситуация ухудшилась для России в мае 1610 года, когда внезапно заболел и скоропостижно умер воевода Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, что усугубило опасность нового захвата Москвы. На помощь все еще осажденному Смоленску были отправлены войска под командованием бездарного военачальника князя Дмитрия Иоанновича Шуйского. Сигизмунд III двинул против него полки гетмана Станислава Жолкевского, который использовал измену наемников из шведского отряда генерала Делагарди (бывшего союзника Скопина-Шуйского) и нанес поражение русским царским войскам. Это произошло 24 июня 1610 года у села Клушино, к западу от Москвы[42]. Затем города Можайск, Дмитров и Волоколамск перешли во власть королевича Владислава. Войска Жолкевского двинулись на Москву. Сидевший в Калуге Лжедмитрий II также пошел к Москве и занял Коломенское. В то же время Ян Сапега взял Пафнутьевский монастырь в Боровске.

    Положение царя Василия Шуйского стало угрожающим, он не мог больше оставаться на царском престоле. 17 июля 1610 года Шуйский был свергнут, насильно пострижен в монахи и отправлен в Чудов монастырь. Мятеж против Шуйского возглавлял атаман Захарий Ляпунов. На защиту царя встал только патриарх Гермоген, но к нему не прислушались. Пожарский стоял на стороне Шуйского, но помочь ему не мог. Его не было в Москве. Власть перешла к Боярской думе — правительству семи бояр (Ф. И. Мстиславский, Б. М. Лыков, И. М. Воротынский, А. В. Трубецкой, А. В. Голицын, И. Н. Романов, Ф. И. Шереметев). Ровно через месяц, 17 августа под Москвой был подписан договор о Владиславе, и столица присягнула польскому королевичу.

    Вскоре Василия Шуйского вывезли из Москвы вместе с двумя его братьями и отправили в Варшаву, где позже царь великой державы был выставлен на позор и унижение — как пленный[43]. В начале его доставили под стены древнего Смоленска. Жолкевский, уезжая из Смоленска в Польшу, решил забрать царя Шуйского с собой – как военный трофей, которым потом «его величество… мог воспользоваться… смотря по обстоятельствам». Но он не был пленником. Его вывезли из Москвы, как мы видим, в результате боярской измены. Стоя перед королем, на все требования поклониться «победителю» он отвечал: «Не довлеет Московскому царю поклониться королю. То судьбами есть праведными Божьими, что приведен в плен. Не вашими руками взят был, но от Московских изменников, от своих раб отдан был». Дипломат царь Шуйский прекрасно понимал, что его пленение есть беззаконный акт. Там в Польше Василий Шуйский сидел в каменном мешке, терпел нужду, издевательства, но упрямо считал себя московским царем и отказывал в этом праве королю[44].

    Московское посольство, прибывшее в Варшаву в конце октября, поселили в палатках, так держали всю зиму до Пасхи и кормили плохо.

    В Речи Посполитой по этому случаю возник среди польской знати необыкновенный прилив гордости и восторга: всерьез стал рассматриваться вопрос о переходе Московии в состав Польши в качестве провинции.

    Вкратце рассмотрим историю отношений Польши и России на протяжении ряда столетий, поскольку ожесточенная борьба между ними в Смутное время имела большие последствия для русского народа.

    В течение многих веков Польша — в лице своих властителей — стремилась отторгнуть русские юго-западные земли от России. В XIII веке этому способствовало татаро-монгольское нашествие и вторжение монгольских завоевателей в пределы Галицко-Волынской Руси, которая подверглась разгромам в 1241, 1259 и 1261 годах, и бедствия ее тем не ограничились. В 1285 году Западная Русь перенесла еще один удар. Хан Телебуга по дороге в Польшу и на обратном пути «учинил пусту всю землю Владимирскую»[45], а население Владимира-Волынского, сбежавшееся под защиту городских стен, гибло от неимоверной скученности, не смея выйти наружу из опасения быть убитыми или захваченными в плен. Впоследствии в одной только своей вотчине галицкий князь Лев Даниилович († 1310) не досчитался 12.500 жителей. Разгромы Юго-Западной Руси сильно ослабили ее обороноспособность. Это привело к тому, что она не могла затем противостоять натиску Гедимина (вел. кн. Литовского с 1316 г., † 1341) и его сына Ольгерда (вел. кн. Литовского с 1345 г., † 1377).

    Уже в XIII веке Литва, выйдя из своих лесов и болот, двинулась на русские земли. По словам историка Е. Ф. Шмурло (р. 1853, † 1934), в силу собственных завоеваний Литва быстро обрусела и была накануне того, чтобы окончательно «раствориться в русском море»[46]. Состав ее населения при Гедимине был русским на две трети (для сравнения: при Витовте, вел. кн. Литовском с 1392 г. († 1430), — на десять десятых). Растворения населения Литвы в русской среде не допустила Польша, втянув литовцев в орбиту своей политической и религиозной деятельности. Далее вся история литовская, вплоть до наших дней, подтверждает, что успех Литвы в предстоящей неизбежной борьбе с Москвой был изначально подорван в корне. Русское православное население Литовского княжества воспринимало чужую московскую власть ближе, чем свою, местную. Литовцы же не с одними из «чужих» уже не могли слиться, ни с поляками, ни с русскими.

    Благодаря поддержке литовских правителей и набегам на Русь татар поляки смогли продвинуться на восток, захватив часть территорий с русским населением. Борьба с Польшей, с переменным успехом, проходит через всю российскую историю.

    Литовцы во главе с вел. князем Гедимином в 1320 году захватили Галицко-Волынские земли, взяв с боями города Владимир-Волынский и Луцк. Один из последних князей Галицких слабеющей Червонной Руси Юрий II Андреевич († 1337) поддался на уговоры Болеслава (Юрия) Трайденовича I, князя Сохчаевского и Мазовецкого († 1341), сына Марии Георгиевны I Галицкой, заверявшего, что не отменит государственных и церковных законов Галицкой Руси. Но Болеслав не сдержал своего слова, как человек, изменивший православию и водимый прихотями собственной похоти. Его свояк Казимир III Владиславович Великий (польский король с 1333 г., последний из династии Пястов, † 1370) воспользовался данным обстоятельством и в 1340 году, при поддержке татар, занял Галицкую Русь с городами Львов, Перемышль, Галич, Любачев, Санок, Теребовль, Кременец.

    Сокровища древних русских галицких князей (церковные сосуды, два золотых креста с частицами Животворящего Древа, две короны, богатые одежды, седла) были вывезены из Львова в Краков. Довольный своим успехом Казимир уступил затем Кейстуту (Кестутию) Гедиминовичу Брест, а его брату Любарту — Холм, Луцк и Владимир-Волынский. Киев же был захвачен Ольгердом Гедиминовичем в 1362 году и затем находился под властью как поляков, так и литовцев[47]. Таким образом, утеряно было древнее достояние России — Галицкая Русь — составная часть бывшей Киевской Руси. Лишь в 1654 году, после Переяславской рады, где было утверждено решение о воссоединении с Россией Левобережной Украины, Киев вышел из-под власти Польши и вошел в состав Российского государства.

    Хорошие перспективы открылись Ватикану в Южной Руси с 1349 года, когда она окончательно была завоевана Польшей. Король Казимир — гуляка в быту и трус на войне — основал католические епископства в Перемышле, Владимире, Холме и Галиче.

    Кроме того, вел. князь Литовский Владислав-Ягелло (Ягайло) Ольгердович, внук Гедимина, вступая в 1386 году в брак с польской королевной Ядвигой Пяст, перешел в католичество, причем вместе со всеми своими родственниками и подданными, — таково было условие Кревского договора (1385) о династическом союзе Польши и Великого княжества Литовского. Литва становилась частью Польши. Литовский князь, затем польский король, Владислав-Ягелло заранее дал в Кракове следующие обязательства: принять католическую веру вместе со всем литовским народом, предоставить государственную казну Литвы на нужды Польши и на вечные времена присоединить свои земли к территориям Польской короны. С тех пор Литва повернулась лицом более к Западу, чем к Востоку. Для православных жителей Южной Руси это было новым испытанием их веры и жизни. В грамоте, выданной в 1386 году новообращенным католиком Владиславом-Ягелло архиепископу Иоанну, назначенному на католическую кафедру во Львове, говорилось: «Так как в подвластных нам землях Руси, где живут схизматики, последователи греческого обряда, совершается многое, увы, противное Римской церкви… мы и далее предоставляем совершенную и полную власть наказания всяких еретиков Христианской религии, какого бы сословия и пола они не были»[48].

    В результате насильственного внедрения католичества в среду южно-русского населения отношения между Польшей и Русью в те времена были натянутыми. После неудачных попыток соединить католиков с православными (Флорентийская уния 1439 года) действия Римо-Като-лической Церкви стали более осторожными. На защиту православной веры встали русско-литовские служилые князья, среди которых были Огинские, Острожские, Четвертинские, Зарецкие и другие. В 1503—1507 годах наступило некоторое перемирие между двумя сторонами. Польский король Александр I († 1506), обеспокоенный отъездом русских князей в Москву, смягчил свое отношение к исповедующим Православие и выделил земли для нескольких православных монастырей.

    Люблинская уния 1569 года, состоявшаяся по решению польского и литовского сеймов, объявляла о слиянии Польши и Литвы в единое государство — Речь Посполитую. Тогда вновь возродилась идея объединить Восточную Православную и Западную Католическую Церкви. По мысли организаторов, это объединение должно было дать толчок к новому развитию Католической Церкви в ее продвижении на Восток. Польша служила плацдармом для духовной агрессии на Россию.

    От Люблинской унии особенно пострадала Церковь Белой Руси. По словам Могилевского епископа Анастасия Братановского († 1806), «в Российской державе никакая благочестивая Церковь не претерпела столько презрения, ругательств, насилия, обид, как Церковь Белорусская. Ее жертвенники, ее алтари, ее святое — кровавыми орошены слезами»[49].

    В начале XVI века, период продолжения сплочения Литвы с Польшей, Южная Русь, захваченная поляками, представляла собой степь, где почти не было оседлого и земледельческого населения. Три замка — Бар, Брацлав и Киев — являлись последними пограничными форпостами, за которыми в степях бродили татарские кочевники и паслись стада диких коней. Поселенцами степей стали казаки. Поляки, в лице старост короля, проживавшие в замках, использовали поселенцев — людей различного происхождения — при защите от татарских нападений. Казаки составляли род пограничной стражи, которая не всегда исполняла приказы польских старост.

    Заселение степей шло быстро. Не желая терпеть крепостнический гнет, казаки бежали все дальше, к югу, за пороги Днепра. Первоначально центр Запорожской сечи был на острове Томаковка (близ современного города Марганец Днепропетровской области), с 1593 года — на острове Базавлук (близ города Капуловка Днепропетровской области), где был главный лагерь казачества. С 1636 года казаки обосновались в Никитином Роге (ныне город Никополь). Предания о первоначальном местопребывании Запорожской сечи на острове Хортица не подтверждаются рядом источников[50]. Постепенно формировалось запорожское казачество, со своей собственной системой управления, во главе которой встал атаман — «батько».

    Позднее на острове Хортица казаки устроили себе одно из основных мест обитания, а ниже порогов, на острове Базавлук, основали свой главный лагерь. Название их центрального укрепления «Запорожская Сечь» (засека, укрепление за днепровскими порогами) перешло на всю организацию запорожского казачества. Под таким прикрытием они могли защищаться от набегов крымских татар и противостоять другим силам. Польские помещики и старосты требовали от колонистов-казаков «барщину», плату с печей, мыт при въезде на торг. Словом, вводили систему, которая применялась к крестьянству во внутренних воеводствах Польши. Управляющие имениями и арендаторы пытались подчинить себе и казацкое население. Но Запорожская Сечь становилась все более самостоятельной организацией — военной и политической. В конце XVI — первой половине XVII веков она сыграла свою роль как освободительная сила в протесте против политики Речи Посполитой по отношению к русскому православному населению.

    Казацкие восстания во многом способствовали защите православной веры, а победы казаков во главе с гетманом Богданом Хмельницким в 1648 году сыграли решающую роль в освобождении Левобережной Украины от власти Польши. Однако отметим, что поведение казаков отличалось непостоянством. Так, они часто переходили на сторону татар и в то же время воевали с ними. А гетман реестрового казачества Петр Конашевич-Сагайдачный († 1622) был до смерти предан польскому королю и участвовал в повторной попытке захвата Москвы в 1618 году.

    Люблинская уния 1569 года ввела разделение Речи Посполитой на три провинции: две коронных — Малую и Великую Польшу и одну литовскую. Провинции делились на воеводства. Малопольская провинция состояла из Краковского, Сандомирского, Люблинского, Подляшского воеводств и Червонной Руси, занятой поляками. Червонную Русь еще называли Русским воеводством, сюда входили Львовские, Перемышльские, Саноцкие, Галицкие и Холмские земли. Кроме того, в составе Малопольской провинции были Белзское, Волынское, Подольское воеводства. В состав основной Украины входили Киевское, Брацлавское воеводства и учрежденное лишь в 1635 году Черниговское воеводство[51]. Литовская провинция состояла из Виленского, Троцкого воеводств, из Жмудского княжества, а также из Смоленского, Витебского, Полоцкого, Мстиславского, Минского, Новогородского воеводств (Черной Руси) и Брест-Литовского воеводства (Полесье). Помимо трех провинций Речи Посполитой принадлежали следующие княжества: с севера — Курляндское княжество, княжеская Пруссия, с юга — Молдавия, признававшая верховную власть Польши.

    Брестский церковный Собор, начавший свою работу 6 октября 1596 года, был организован решением Варшавского сейма (март 1596 года). Он разделился на Собор православных и Собор униатов. Польский король Сигизмунд III († 1632) утвердил положения только униатского Собора, постановившего объединить православных с католиками. Сразу же началось массовое закрытие православных храмов. В Бресте из десяти православных церквей осталась одна. Но исповедовавшие Православие люди, пытаясь сберечь свою веру и сохранить черты русской народности, ее культуру, стали создавать православные братства. Таких братств было создано более десяти, при них организовывались школы. Надежды и чаяния жителей захваченных поляками территорий были связаны с Москвой. Митрополит Киевский Петр Могила († 1647) благословил гетмана Богдана Хмельницкого идти войной против Польши, в защиту русского населения и Церкви Православной.

    Таким образом, польские монархи и шляхта на протяжении ряда веков добивались, чтобы вся территория бывшей Киевской Руси принадлежала им, оказалась в их власти. Для этого они постоянно пользовались поддержкой Ватикана, желавшего фактически упразднить Православную Церковь. К XVII веку под властью Польши и Литвы оказались не только земли по правому берегу Днепра, но и Черниговщина, Полтавщина и Запорожье. В начале XVII века и Московская Русь, в какой-то мере изолированная от своих юго-западных братьев, испытывала сильнейшее давление со стороны Речи Посполитой и подверглась открытому нападению.

    Жителям Юго-Западной Руси всегда внушалось, что земли, которые теперь называются Украиной, русским никогда не принадлежали, и русский народ не имел и не имеет к ним ни родственного, ни территориального отношения. Историк Е. Ф. Шмурло, чей труд упоминался выше, подразделял развитие русской народности на шесть этапов, в результате смены которых она выделилась из арийской расы[52]. Первый этап заканчивается примерно за четыре тысячи лет до Рождества Христова. Пятый начинается в первые века по Рождестве Христовом.

    Обратившись к истокам происхождения Руси, мы видим, что древние русы, или руссы, известны были за столетия до образования Киевской Руси. До X века историки различали славян и русов. С X века «русы» и «славяне» стали пониматься как синонимы. Академик Б. А. Рыбаков[53] приводит данные о древних русах, в том числе из такого исторического источника, как сочинение Ал-Масуди — «арабского Геродота», современника императора Константина. Приведем фрагменты текстов этого автора:

    «…Море Нейтус (Понтус) есть море русов; никто, кроме них, не плавает по нему. А они (русы) живут на одном из его берегов. Они — великий языческий народ, не повинующийся ни царю, ни шариату (т. е. закону). Между ними есть купцы, посещающие царство Булгар (вариант: город моря болгар)»[54].

    «Русы — многочисленные народы, подразделяющиеся на различные племена; среди них — одно племя, называемое Луд’аана; они наиболее многочисленны и ходят по торговым делам в Анатолию (теперь южная часть Турции. — Прим. авт.), Византию, Константинополь и к хазарам».

    «Константинопольский пролив начинается из этого (Черного) моря… ширина его в том месте, которое начинается из моря Майотус (Черного) около 10 миль и там заселенные места и византийский город, называемый Масна, который препятствует кораблям русов и других народов, прибывающих из этого моря»[55]. По поводу города Масна Ал-Масуди добавляет: «Город румов, известный как Масна, который препятствует тем кораблям кузакана (куябам — киевлян?) и других русских племен, которые прибывают в это море. Византийцы называют их “русия”»[56].

    «Русские земли непосредственно соседили с Болгарией и начинались сразу за Дунаем, в низовьях Днестра и Днепра», — утверждает в том же издании Б. А. Рыбаков, опирясь на сведения из древних восточных источников. Здесь же он отмечает, что «Масуди, знавший часть западных славян, очень смутно представлял себе славян восточных. Он (Масуди) не называет ни Киева, ни других восточнославянских городов»[57].

    «Восточная ветвь славянства населяла значительную часть великой Русской равнины, доходя на севере почти до Финского залива, а на юге — до Черного (Русского) моря в низовьях таких рек, как Дунай, Днестр и Днепр, — делает вывод академик Рыбаков. — Историческим центром восточного славянства… было Среднее Поднепровье … Здесь находились три города русов, упоминаемые многими восточными географами как находящиеся на одной реке: Куяба (Киев), Славия (Переяславль) и Арта (Родень-Родня)»[58].

    В 862 году, когда рус — князь Рюрик — по приглашению пришел в Новгород и затем в Киев со своим племенем (русью) и стал править, образовалось новое государство, совместное со славянскими племенами. Оно получило название Киевской Руси, поскольку главная роль в этом новом государстве принадлежала русам. От них и пошли киевские русские князья и стали расти древние русские города.

    Вернемся к истории польско-российских отношений. Начиная с 1612 года, во второй половине XVII века Речь Посполитая терпит поражения от России и вынуждена возвращать захваченные ранее территории. При Екатерине II в состав России вновь вошли Волынские земли и юг теперешней Украины. Галицкой Русью (Львовщиной) завладела Австрия. В язык русских, населявших Галицию, стали проникать польские слова; многие жители окончательно приняли униатство. Но они все равно считали себя русскими. Свою территорию называли Малой Русью. После Третьего раздела Польши, в 1795 году, поляки не унимались. В конце XIX века, чтобы вернуть себе Украину, они нашли способ обосновать свои желания. Центром борьбы стал город Львов, принадлежавший тогда Австрии.

    Отметим, что жителей этих краев и Закарпатской области австрийцы называли русинами.

    В конце XIX — начале XX века получил хождение несостоятельный тезис украинского историка М. С. Грушевского (р. 1866, † 1934) о том, что никакой общерусской (единой древнерусской) народности в истории не было. Киевская Русь, по его мнению, была создана «особым народом» — «древними украинцами».

    Эту идею поддержали западные украинские националистические историки Д. Чижевский, В. Щербаковский, М. Чубатый, а также польские историки Тадеуш Чадский, Ян Потоцкий и др. Однако известно, что еще в XIX веке жители Украины (окраины Руси) именовались малороссами, а не украинцами, не отделяя себя в историческом смысле от России и даже не имея собственного литературного языка. Желая отчуждить население юга бывшей Киевской Руси от остального русского народа, историки-националисты выдумали «древних украинцев» («укров»), которых никогда не было в истории. Так польские и украинские националисты раскалывали единый народ, имевший с древности одни корни, одну веру, историю и культуру.

    События же новейшей истории, начиная с 1917 года, способствовали разделению россиян с южным единокровным народом и матерью градов русских — древним Киевом. После 1917 года большинство жителей Украины и не помышляло о независимости от России. Эту идею поддерживала лишь интеллигенция социалистического толка, связанная с Грушевским и Львовым.

    Однако вернемся к тому, что происходило в Москве в 1610 году после пленения царя Василия Шуйского.

    Одновременно с этими событиями возле Москвы расположил войска гетман Станислав Жолкевский (р. в 1547 году, в Червонной Украине, в 1620 году пал в битве с турками под Цецорой; автор сочинений о войне с Россией). Не оставлял своих намерений царствовать и Лжедмитрий II. В этих условиях бояре вновь пошли на измену. Они согласились признать московским царем Владислава, если тот примет православие и женится на русской.

    Понимая, что народ не признает царем иноземца, бояре, уже присягнувшие польскому королевичу, в ночь с 20 на 21 сентября 1610 года тайно пропустили поляков в Кремль. Гетман Жолкевский с восьмитысячным войском занял Кремль, Китай-город и Белый город. Несколько рот оккупировали Новодевичий монастырь. (Предварительно Жолкевский выступил против Лжедмитрия II, как соперника Владислава, вынудив самозванца снова бежать в Калугу, где тот и был убит в лесу 2 декабря 1610 года). Получив известие, что Сигизмунд сам хочет быть царем Московским, Жолкевский понял, что у поляков мало возможностей остаться в русской столице, и уехал из Москвы. Боярское правительство, несмотря на все свои чаяния и надежды, полностью утратило власть. После отъезда Жолкевского во главе польского гарнизона встал полковник Александр Корвин Гонсевский, который именем бояр издавал приказы. Гонсевский († 1645) поддерживал партию королевича Владислава. Происходил из польского дворянского рода. До прихода в Москву с отличием служил в литовских войсках. Гонсевскому удалось посеять вражду между русскими военачальниками — Прокопием Ляпуновым, Дмитрием Трубецким и Иоанном Заруцким. После смерти Ляпунова он легко мог продержаться до прихода Ходкевича в марте 1612 года. Атаман Заруцкий даже помогал ему в какой-то мере, подослав в Ярославль убийц для уничтожения Дмитрия Пожарского. Промыслом божиим Пожарский остался жив. Гонсевский в марте 1612 года был назначен начальником польских войск в Смоленске, проявлял храбрость и заставил снять осаду русских войск Шеина в 1632 году. Кроме поляков в Кремле расположились немецкие наемники. Непрошенные гости устанавливали собственные порядки: например, ввели для жителей «комендантский час». Население Москвы волновалось, требуя перемены государя. Начались грабежи, убийства, насилия. Народ жаловался, что польские солдаты всячески притесняют мирных жителей, насильничают, глумятся на их богослужениях, бесчестят святых, стреляя в иконы из ружей.

    Заметим, что в конце октября 1610 года из Москвы были удалены, под предлогом участия в почетном посольстве к Сигизмунду III, многие именитые сановники и бояре. Особенно важно для Речи Посполитой было удаление вероятных претендентов на московский престол — князя Василия Васильевича Голицына и Филарета (Феодора Никитича Романова), который отстаивал интересы своего четырнадцатилетнего сына Михаила Феодоровича. (Спустя полгода в результате этой миссии Голицын и Филарет оказались в плену). Сигизмунд III сам мечтал о русской короне. О принятии православия польским королевичем не могло быть и речи.

    Всю зиму 1610/1611 года бесчинствовали в Москве польско-литовские паны. Вооруженные отряды захватчиков громили и окрестные города и села. Кроме того, начались осложнения в российских отношениях со шведами, которые вторглись в Карелию в начале 1611 года[59] и захватили Новгород.

    Росло недовольство населения всей России. Патриарх Всероссийский Гермоген обличал иноземцев и изменников в своих проповедях. С конца 1610 года рассылал он грамоты по всей стране, призывая народ «королю креста не целовать» и бороться против засилья поляков. Тогда его лишили возможности общаться с внешним миром, посадив под стражу. Чудом сумели проникнуть к патриарху нижегородские посланцы Роман Пахомов и Родион Мосеев, через которых Гермоген благословил всех верных сынов Отчизны и Русской Церкви на твердый отпор захватчикам.

    Широко известна и грамота москвичей января 1611 года, в которой они призвали весь православный народ к единению против иноземцев-грабителей, врагов Руси и Православия, ибо «ни восхотети видети поруганну образу Пречистой Богородицы, иконы Владимерской, и великих московских чудотворцев, и нас братий своих, православных крестьян, не видети быти посеченным и в плен розведенным в латынство»[60].

    Польским шляхтичам, засевшим в русской столице, было неспокойно: вести о народных возмущениях в городах приходили все чаще. В Рязани с начала 1611 года активно собиралось ополчение, готовясь выступить на Москву. (Впоследствии оно получило наименование Первого ополчения, в отличие от Второго, или Нижегородского). Военное формирование, имевшее целью бороться против интервентов, возглавили рязанский дворянин Прокопий Петрович Ляпунов и князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой. К рязанцам присоединились жители других городов. Князь В. Ф. Мосальский вел своих ратников из Мурома. Князь Федор Иванович Волконский и Тимофей Данилович Овцин 24 февраля вывели своих ратников из Костромы и вместе с Ярославскою дружиною расположились лагерем против Покровских ворот. П.И.Мансуров прибыл из Галича, Вологды и поморских земель с воеводой Нащекиным. А.Измайлов – из Суздаля и Владимира. Во главе Нижегородской рати стоял первый воевода Нижнего Новгорода престарелый князь воевода Александр Андреевич Репнин.

    В первых числах февраля Нижегородская рать в составе 1200 человек полностью была снаряженной. Но выступление задерживалось, ждали подхода отрядов из Казани, Свияжска, Чебоксар. Под руководством князя Репнина ополчение в полном составе двинулось из Нижнего через Владимир 17 февраля 1611 года.

    Зарайский воевода князь Дмитрий Пожарский, который, как сообщалось выше, накануне этих событий пришел на выручку Прокопию Ляпунову под Рязанью, также готовился к боям за Москву.

    3 марта 1611 года ополченцы — пешие и конные отряды — по занесенным снегом дорогам вышли из Коломны и двинулись к столице, чтобы освободить ее. Сюда же примкнула часть казачьих отрядов Дмитрия Трубецкого и Ивана Заруцкого (бывших «тушинцев»).

    Тем временем небезызвестный боярин Михаил Глебович Салтыков подал польским шляхтичам идею «удушить в зародыше» возможное восстание москвичей, то есть устроить их массовое избиение во время шествия Патриарха в день праздника Вербного воскресенья. Но об этом замысле стало известно, и народ не вышел на улицы 17 марта. Спустя два дня польский гарнизон стал активно готовиться к отпору отрядам Ляпунова. При этом жителей принуждали укреплять стены Китай-города, горожане отказывались подчиняться, что переросло в стихийный взрыв — восстание. К этому моменту основные силы ополчения еще не подошли к Москве. Первыми в столицу проникли ратники князя Дмитрия Пожарского, к оторый призвал к бою стрельцов, пушкарей и ремесленников. За ними — воины других ополченческих отрядов. На второй день Страстной седмицы, 19 марта, в торговых рядах началась боевая схватка, которая распространилась по всему городу. Закипела битва на Никитской улице, на Арбате, Тверской, Знаменке, в Чертолье и других местах. Польские войска и роты немецких наемников ворвались в Китай-город и начали избивать безоружных людей (известно, что у жителей заранее было отобрано не только оружие, но даже плотницкие топоры). Удачный исход схватки оказался на стороне врагов, которыми было истреблено около семи тысяч мирных жителей.

    Вслед за Китай-городом поляки атаковали Белый город, но к его защите москвичи сумели подготовиться: со стен крепости были сняты полевые артиллерийские орудия, на улицах появились баррикады из плетней, бочек, бревен, ударили в набат, в ход пошло дреколье (за неимением других орудий защиты). Несмотря на то, что восстание вспыхнуло стихийно и было плохо организовано, гарнизону пана Гонсевского грозило истребление — столь силен был гнев и порыв восставшего народа. Но в этот момент снова боярин Михаил Салтыков «подсказал» шляхтичам выход — усмирить москвичей пожарами. Салтыков, как свидетельствуют летописцы, запалил собственный терем, а Гонсевский приказал поджечь Замоскворечье и Белый город. Ночью в Москву вошел немецкий гарнизон из двух тысяч человек и несколько рот пеших гусар: они продолжали варварски выжигать город. Злоба на москвитян у захватчиков была столь велика, что и на третий, и на четвертый день они продолжали жечь, жечь до основания. Толпы людей, лишенных жилья и всего, что у них было, в жестокий мороз выходили к реке, в поле, на дороги, разбегаясь в разные стороны.

    Со скорбью пишет об этих днях автор Хронографа: «Излился фиал горя — разгромлен был царствующий город Москва. Рухнули тогда высоко вознесенные дома, блиставшие красотой,— огнем истреблены, и все прекраснокупольные церкви, прежде славой Божественной сиявшие, скверными руками начисто разграблены были. И множество народа христианского мечами литовцев (так называли поляков) изрублено было, а другие из домов своих и из города бежали поспешно, ища спасения»[61].

    Но это бедствие не сломило волю сражавшихся к сопротивлению. Столица пылала, а на Сретенке снова начался упорный бой. Пехота и конница поляков атаковали укрепление, оборудованное по указанию князя Дмитрия Пожарского. Сам Пожарский бился целый день, не щадя жизни, подавая пример воинской доблести своим ратникам. Рядом с собственным домом на Сретенской улице он велел построить острожец-укрепление, полагая, что продержится до прихода войск Ляпунова.

    20 марта на помощь полякам из Можайска прибыл конный полк полковника Николая Струся. С деревянных стен города (около нынешней Смоленской площади) москвичи открыли огонь из артиллерии и пищалей. На атаку конницы народ ответил боевой вылазкой. Среди огня и дыма Пожарский с группой верных людей сражался, отбивая один за другим вражеские приступы. Поляки же, под командой наемного французского капитана Жака Маржерета, зайдя в Белый город с тыла по речному льду, ударили на ратников Ивана Бутурлина и разбили их. Полку Струся также удалось прорваться на помощь своим. Связь между восставшими была потеряна. К несчастью, они не знали, что ополченческие полки задерживаются на подходе к Москве.

    Во всей Москве еще держалась Сретенская улица. Один за другим выбывали из строя защитники столицы. Вскоре и князя Пожарского, раненного польским гусаром в голову ударом шестипера по шлему, с пробитой ногой, тайно вывезли в Троице-Сергиев монастырь, а затем в родовое селение Мугреево Суздальского уезда для продолжения лечения.

    Основные силы ополчения стали подходить 21 марта, во главе с Ляпуновым. Белый город они фактически взяли в осаду. У Яузских ворот и Николо-Угрешского монастыря расположились отряды Ляпунова. На Воронцовом поле встали казаки под командованием Трубецкого и Заруцкого. У Покровских ворот — костромские, ярославские и романовские полки, у Сретенских —нижегородские, владимирские и муромские. От Трубной улицы к Тверским воротам и далее стояли отряды замосковных городов.

    В апреле 1611 года ополченцы обложили Кремль и Китай-город. Осажденный гарнизон поляков предпринял ряд вылазок, чтобы нанести поражение войскам Ляпунова, но б езуспешно. Захватчики укрылись за стенами Кремля, претерпевая голод и ожидая помощи от польского короля.

    Но происходившие затяжные бои не меняли ситуацию: Москва оставалась за поляками, ополченцы не могли вернуть себе город и выбить из Кремля вражеский гарнизон. К сожалению, в войсках Первого ополчения не наблюдалось единства. Самым авторитетным руководителем являлся Прокопий Ляпунов, но рядом с ним был другой бывший «тушинец» — Трубецкой, также претендовавший на первые роли. Ополчение состояло, большей частью, из мелкопоместных дворян и казаков, не доверявших друг другу. Ввиду внутреннего разлада ополченцы не добились главной цели — изгнать поляков и освободить Москву. Враждой между казаками и дворянами быстро воспользовались шляхтичи, подсунув провокационное письмо (грамоту), будто бы написанное Ляпуновым, где говорилось, что «разбойничьих казаков» (чинивших разбои) надо ловить и избивать. Грамоту, подброшенную казакам, сочинил пан Гонсевский, подпись Ляпунова была в ней поддельная. 22 июля 1611 года вызванный на казачий «круг» Прокопий Ляпунов был зарублен атаманом Заварзиным. В ополчении началась открытая борьба, и оно окончательно распалось. Первыми ушли дворяне. Казаки атамана Заруцкого[62], предав народ, вскоре присягнули новому «царю Дмитрию Иоанновичу» (очередному самозванцу — Лжедмитрию III, известному в истории как Исидорка, или Матюшка, объявившемуся, на этот раз, во Пскове).

    По поводу осады Кремля весной 1611 года в своей «Московской хронике» (дневниковых записках) писал Конрад Буссов, служилый немец, долгое время живший в России в период Смуты: «После Пасхи 1611 года (11 апреля. — прим. авт.) королевские воины в Москве снова были осаждены московитами… От всего полка немцев и воинов других национальностей осталось только 60 солдат. Кремль уж давно сдался бы сам из-за голода, если бы господин Ян-Петр Сапега не выручил бы его, с ловкостью пройдя Белый город, занятый московитами (нанеся при этом поражение рядом расположенной казацкой рати. – Прим. авт.), и доставив в Кремль, кроме прочего провианта, 2000 караваев хлеба… В отсутствие господина Сапеги, отправившагося в загон, москвиты осадили и взяли Девичий монастырь, расположенный в полумиле от Кремля… и этим отняли у наших все ворота, которыми еще можно было пользоваться»[63].

    Летом 1611 года у осажденных в Кремле поляков вновь обострился вопрос с продовольствием. И старый гетман Сапега решил не сдаваться, пойдя на риск. С тремя с половиной тысячами своих ратников он спокойно вышел из Кремля с целью пополнения запасов. Русские решили, что часть поляков надумали навсегда покинуть столицу и бежать в Польшу: выходу осажденных не стали препятствовать, проявив беспечность. Москва была полностью разорена, и при отсутствии государственной власти и порядка Сапега через шесть недель собрал (очевидно, награбил) достаточное количество припасов. Москвой-рекою, на судах, он ночью подвез продовольствие к Кремлю, на радость полякам. Русские пришли в ужас, поняв, что в это же самое время враги могли совершить вылазку из Кремля беспрепятственно и разбить находившихся в Москве казаков Трубецкого. Однако этого не случилось из-за несогласия поляков между собою.

    Заметим, что присланный королем в Москву полководец Цолкиевский попытался было держать польский гарнизон в страхе и жесткой дисциплине, согласно поручению короля, чтобы быть единой командой. Но поляки в Кремле привыкли жить самовольно. Они воспротивились повелениям Цолкиевского. И более того — сами написали прошение своему монарху, чтобы тот к 6-му января прислал сына своего принца Владислава в русскую столицу и выдал обещанное жалование, иначе они Москвы удержать не смогут. Владислав не приехал, и жалование в польском гарнизоне так и не получили. Тогда Цолкиевский и другие офицеры вместо жалования решили отдать солдатам дорогие вещи, находившиеся в Кремле, среди которых были две золотые короны удивительной работы, держава и скипетры, ценнейшие шляпы и многое другое.

    Кстати, после страшного пожара, выжегшего Москву, польские солдаты также вдоволь награбили всё, что могли, в отсутствие москвичей, потерявших кров и бежавших. Многое было выкопано из погребов и ям под сгоревшим жильем, многое добыто в развалинах церквей. Захватчики старались набрать побольше золота, серебра, драгоценных каменьев, жемчуга, богатой одежды, не подумав запастись съестными припасами, которые тоже можно было поначалу, сразу после пожара, еще разыскать в изобилии. За беспечность они заплатили страшную цену, когда засели в осажденном Кремле на многие месяцы. «А сказывают, что в городе … с голоду помирают... а хлеба и иных никаких запасов ни у кого ничего у них не стало», — говорилось о положении осажденных в грамотах октября 1612 года, разосланных из подмосковного ополчения.

    Что касается гетмана Сапеги, то после второй успешной попытки прорыва в Кремль с продовольственным обозом он заболел и не дожил до зимы 1612 года. Повторный приход к Москве стоил ему жизни. Преподобный Иринарх, старец, затворник ростовский, предупреждал его во время их встречи за несколько лет до этого: «Полно тебе воевать с Русью, не выйдешь из нее живым». И 4 сентября 1611 года польский гетман умер в Кремле.

    Ян-Петр Сапега был одним из блестящих польских аристократов своего времени, воспитанником итальянских школ и учеником лучших полководцев своей страны, но стал, в итоге, разбойником на Руси, сделался пьяницей, неудачником. Безуспешно в течение шестнадцати месяцев осаждал он со своим войском Троице-Сергиев монастырь, дважды был разбит князем Михаилом Васильевичем Скопиным-Шуйским, изменял королю, «тушинскому вору» и даже собирался воевать против поляков же — ради корысти. Так бесславно и окончил свою жизнь.

    Распад отрядов Первого ополчения стал для врагов торжеством, а для Руси же означал продолжение жестокого гнета и порабощения населения, которое вымирало от голода и болезней. Спасаясь от грабежей, крестьяне бежали в леса. Замерла жизнь в торговых и ремесленных посадах. Многие города и деревни были сожжены дотла. Как уже было сказано, многие жители Москвы покинули сгоревший город, став изгнанниками на родной земле, не находя себе там места. Численность российского населения сократилась с четырнадцати до семи миллионов человек. Не пахали землю, не сеяли хлеб, не занимались ремеслами на посадах. Люди, оставшиеся в живых, разбегались по лесам, обитая в землянках.

    «И было тогда такое лютое время, — записал летописец, — что люди не чаяли впредь спасения себе, чуть ли не вся земля Русская опустела; и прозвали старики наши это лютое время — лихолетье, потому что была на Русскую землю такая беда, какой не бывало от начала мира… Жигимонт (Сигизмунд), польский король, велел все Московское государство предать огню и мечу и ниспровергнуть всю красоту благолепия земли Русской за то, что мы не хотели признать царем на Москве сына его Владислава»[64].

    Николай Михайлович Карамзин, подводя некоторый итог состоянию Московской Руси в те времена, пишет: «Границы России были отверсты, сообщения прерваны, воины рассеяны, города и селения в пепле или в бунте, сердца в ужасе или в ожесточении, правительство в бессилии, царь в осаде и среди изменников… В то же время бедствия России, достигнув крайности, уже являли признаки оборота и возможность спасения, рождая надежду, что Бог не оставляет государства, где многие или немногие граждане еще любят Отечество и добродетель»[65].

    В первом ряду среди тех, кто, по слову Карамзина, любит Отечество и добродетель, то есть творит деяния на благо своего народа, явились в смутные для России времена нижегородец Косма Минин и князь Дмитрий Михайлович Пожарский.

    Отметим, что еще до организации Первого ополчения из Нижнего Новгорода рассылались грамоты в другие поволжские города и раздавались призывы «стати за веру и за Московское государство заодин». Жители Казани также писали в Пермь, что они вместе с чувашами, удмуртами, марийцами, нижегородцами и патриотами других русских городов приняли решение продолжить борьбу против захватчиков, стоять за Русское государство. Однако выступления поволжского населения носили местный и не согласованный между собой характер.

    Как уже было сказано выше, к лету 1611 года обстановка стала критической для всей страны: распались отряды Первого ополчения, взят был штурмом после многомесячной осады Смоленск, шведы захватили Новгородскую землю. Но именно в это тяжелейшее время и началось формирование новых освободительных народных сил. Из Рязани и Мурома, Ярославля и Костромы, Владимира и Суздаля в Нижний Новгород прибыли гонцы с известиями о готовности населения этих городов вести борьбу против иноземцев. К движению присоединились дворяне двух уездов Смоленщины. К осени 1611 года движение за освобождение России стало набирать силу. Но возглавить борьбу могли только бескорыстные и преданные России люди. Таковых народ увидел в лице Минина и князя Пожарского.

    Дмитрия Михайловича Пожарского к этому времени уже знали как активного участника борьбы с поляками. Минин, также участник боев добровольных ополченческих отрядов в 1608 и 1611 годах, стал особенно известен впоследствии как идейный вдохновитель и организатор Нижегородского ополчения, собиратель казны на его содержание, участник последующих победных боев. Все имеющиеся архивные документы подтверждают, что Кузьма Минин – главный инициатор создания Нижегородского ополчения. Среди всеобщей разрухи и оцепенения умов нижегородский посадский человек Косма (Кузьма) Минин, избранный земским старостой незадолго до описываемых событий, встал на защиту своего Отечества.

    Согласно исследованиям нижегородских историков и краеведов В. П. Макарихина, И. А. Кирьянова, писателя В. А. Шамшурина и других, Косма был родом из городка Балахны на Волге — сыном Мины Акиндинова (или Анкудинова) и внуком Акиндина Власьева. У Акиндина был брат Коска (очевидно, Константин) Власьевич. У Мины было два брата — Феодор и Иоанн Акиндиновичи. У Феодора имелся сын Иоанн Феодорович (и впоследствии внуки — Иоанн и Петр Иоанновичи, жители Балахны). Профессор В. П. Макарихин приводит в своем исследовании запись из Писцовой книги Юрьева-Поволжского XVI века, где имеется сообщение о владениях Анкундиновых: «…по обоим берегам р. Волги, на территории бывшей Белогородской волости от сёл Василево (ныне Чкаловск), Катунки и выше»[66].

    Минин рос в многодетной семье балахнинского соледобытчика Мины Акиндинова. Балахна тогда славилась добычей соли, нередко ее называли Балахонским Усольем. Начало солеварения в Балахне относится к 1532 году. «Росол» (рассол) черпали бадьями, добывая из скважин, куда прокладывались деревянные трубы. Затем соляной раствор выпаривали в варницах. Как полагают краеведы, отец Минина пришел в Балахну из-за Волги, где занимался сельским хозяйством и рыболовством. Недалеко от устья реки Узолы находились деревни, принадлежавшие Мине Акиндинову, о чем говорится в записях Писцовой книги Заузольской волости 1591 года. Деревня Щекино расположена рядос с селом Николо-Погост через овраг Николина ключа в 5 км от самой Балахны. Деревня Сорвачево, что на речке Чуди, впадающей в Узолу, находится в 15 км от Балахны и в 1 км от села Иконникова, где еще сохранилась каменная церковь. Деревня Расположение деревни Лютиковой Казариновой мы точно не знаем. Кроме земли за Волгой, Мине принадлежали еще семь десятин хоромного (то есть строевого) леса. От соляного промысла у Мины Анкундинова тоже имелся хороший доход. Он был совладельцем рассольных труб, в том числе трубы, именуемой «Каменкой». Среди других владельцев варниц и рассольных труб в Балахне были Троице-Сергиев и Нижегородский Печерский монастыри. Всего в Балахне насчитывалось 72 варницы и 29 рассольных труб. В отношении земельных владений Акиндиновых уточним, что земли Заузольской (Узольской) волости являлись Дворцовыми, т.е. они непосредственно принадлежали царю. Пользуясь этой землей семейство Мининых платило за нее подать – налог.



<<< назад   дальше >>>