Марк Твен. Собр. соч. в 8 томах. Том 7. - М.: Правда, 1980
Перевод А.Старцева
{355} - так обозначены ссылки на примечания.
Она рыдала и причитала, и все женщины тоже рыдали, жалея ее, и
старались ее утешить, но она не слушала утешений и только твердила, что
никогда не простит себе этого, что, если бы Николаус остался дома, он был бы
жив и здоров, что она погубила его.
Все это показывает, как неразумны люди, когда упрекают себя за
что-либо, что они совершили. Сатана нам сказал, что в жизни каждого человека
не случается ничего, что не было бы обусловлено самым первым его поступком;
и что человек не в силах нарушить предусмотренный ход своей жизни или
повлиять на него.
Но вот раздался пронзительный вопль. Неистово расталкивая толпу, в дом
вбежала фрау Брандт, простоволосая, полуодетая и, бросившись к своей мертвой
дочери, стала осыпать ее ласками и поцелуями, стеная и бормоча несвязные
речи. Истощив свое отчаяние до конца, она поднялась; на ее залитом слезами
лице вспыхнуло ожесточенное и гневное выражение. Грозя небу сжатыми
кулаками, она сказала:
- Скоро две недели, как меня мучают сны и предчувствия. Я знала, ты
хочешь отнять у меня самое дорогое. Ночи и дни, дни и ночи я пресмыкалась
перед тобою, молила тебя пожалеть невинное дитятко. И вот твой ответ на мои
мольбы.
Она ведь не знала, что девочка спасена, она не знала об этом.
Фрау Брандт осушила глаза, отерла слезы с лица и стояла как вкопанная,
продолжая ласкать щечки и локоны девочки и не сводя с нее взора. Потом
сказала все так же горестно:
- В его жестоком сердце нет сострадания. С сегодняшнего дня я не молюсь
больше богу.
Она взяла на руки свою мертвую девочку и пошла прочь. Толпа шарахнулась
в стороны, чтобы пропустить ее. Все были напуганы тем, что она сказала.
Бедная женщина! Сатана прав, мы не знаем, где счастье и где несчастье и
не умеем отличать одно от другого. Не раз с той поры мне приходилось
слышать, как люди молили бога сохранить жизнь умирающему. Я не делаю этого
никогда.
Утопленников отпевали на другой день в нашей маленькой церкви. На
панихиду собралась вся деревня, в том числе и те, кто был приглашен на
пикник. Пришел и Сатана, и это было вполне естественно: ведь если бы не он,
не было бы и панихиды. Николаус умер без покаяния, и пришлось объявить сбор
пожертвований на заупокойные службы, чтобы выручить его из чистилища.
Собрать удалось лишь две трети потребных денег, и родители Николауса уже
решили обратиться к ростовщику, когда подошел Сатана и внес последнюю треть.
Он по секрету сказал нам, что никакого чистилища не существует и что он дает
эти деньги лишь для того, чтобы родители Николауса и их друзья не горевали.
Мы восхитились его поступком, но он возразил нам, что деньги ничто для него.
На кладбище плотник, которому фрау Брандт уже год была должна пятьдесят
зильбергрошей, отобрал у нее гроб с мертвой дочерью вместо залога. Фрау
Брандт не платила долга потому, что ей нечем было платить и сейчас у нее
тоже не было денег. Плотник унес гроб домой и четверо суток держал у себе в
погребе. Мать сидела все это время у порога его дома и просила пожалеть ее.
Наконец он зарыл гроб без церковных обрядов на скотном дворе у своего брата.
Лизина мать почти помешалась от стыда и от горя. Она забросила дом и
хозяйство и бродила по городу, проклиная плотника и кощунственно понося
законы империи и святой церкви. На нее было жалко смотреть. Сеппи просил
Сатану, чтобы он вмешался, но Сатана возразил, что плотник и все прочие -
люди и поступают в точности так, как подобает этому классу животных. Если бы
так поступала лошадь, он непременно вмешался бы. В случае, если какая-нибудь
лошадь позволит себе подобный людской поступок, он просит тотчас же сообщить
ему, чтобы он мог вмешаться. Это, конечно, было насмешкой с его стороны. Где
же отыщешь такую лошадь?
Через несколько дней мы почувствовали, что не можем больше терпеть
отчаяния фрау Брандт, и решили просить Сатану, чтоб он рассмотрел другие
линии ее жизни и выбрал какую-нибудь менее жестокую. Он сказал, что самая
продолжительная линия ее жизни тянется еще сорок два года, а самая короткая
- около тридцати лет, но что обе они полны горя, страданий, болезней и
нищеты. Единственно, что он еще может сделать, это задержать ход ее жизни на
три минуты и переменить тем ее направление. Если мы согласимся, то он готов.
Решать надо было немедленно. Нас с Сеппи раздирали сомнения и
нерешительность. Мы не успели еще расспросить Сатану о подробностях, как он
сказал, что больше нельзя ждать, да или нет, - и мы крикнули:
- Да!
- Все! - сказал он. - Она должна была сейчас повернуть за угол. Я
задержал ее. Это переменит ее жизненный путь.
- Что же с ней теперь станется?
- То, что должно с ней статься, уже происходит. Вот она встретила ткача
Фишера и повздорила с ним. Теперь тот обозлился и задумал ей отомстить (он
не решился бы, если бы не эта последняя ссора). Фишер ведь был при том,
когда фрау Брандт произнесла свои кощунственные слова над телом умершей
дочери.
- Что же он теперь сделает?
- Он уже сделал. Донес на нее священнику. Через три дня ее сожгут на
костре.
Мы оледенели от ужаса. Язык не повиновался нам. Мы навлекли на фрау
Брандт эту страшную кару, вмешавшись в ее жизнь! Сатана прочел наши мысли и
сказал:
- Вы рассуждаете, как свойственно людям, - иными словами, бессмысленно.
Я осчастливил эту бедную женщину. Ей все равно суждено было быть в раю.
Теперь срок ее блаженства в раю увеличится и на столько же лет сократятся ее
страдания в этой земной жизни.
Недавно мы с Сеппи решили никогда не просить Сатану помогать нашим
друзьям: ведь он полагает, что оказывает человеку услугу, убивая его! Но
сейчас, прослушав его разъяснения, мы стали думать иначе. И даже были
довольны своим поступком.
Немного погодя я вспомнил о Фишере и робко спросил Сатану:
- А как будет с Фишером? То, что он сделал, тоже изменит линию его
жизни?
- Конечно, коренным образом. Если бы он не встретился с фрау Брандт,
так умер бы очень скоро, тридцати четырех лет от роду. А теперь проживет
девяносто лет, будет богат и вообще, по вашим понятиям, счастлив.
Мы снова обрадовались, мы возгордились, что осчастливили Фишера и
ожидали, что Сатана тоже будет доволен. Однако он оставался холоден. Мы с
беспокойством ждали, что он нам скажет, но он молчал. Тогда, снедаемые
тревогой, мы спросили его, нет ли какой-нибудь тени в счастливой судьбе
Фишера. Сатана задумался, потом ответил:
- Видите ли, это сложный вопрос. Если бы все осталось по-старому, Фишер
попал бы в рай.
Мы с Сеппи остолбенели.
- А сейчас?
- Не будьте в таком отчаянии. Ведь вы не хотели ему зла. Пусть это
утешит вас.
- Боже мой! Как это может утешить нас? Ты должен был предупредить нас
заранее.
Наши слова не оказали на Сатану ни малейшего действия. Он не способен
был почувствовать боль и страдание, не мог даже толком понять, что это
такое. Он рисовал их себе отвлеченно, рассудком. А так не годится. Пока не
хлебнешь горя сам, ты будешь всегда судить о чужом горе приблизительно и
неверно. Напрасно мы старались ему разъяснить, как ужасно то, что случилось,
и как дурно мы поступили, причинив Фишеру это зло. Он отвечал, что не видит
особой разницы, попадет Фишер в рай или в ад, что в раю по нем плакать не
будут, там таких Фишеров сколько угодно. Мы старались втолковать Сатане, что
он не должен брать на себя решение подобных вопросов, что Фишер сам вправе
судить, что для него лучше и что хуже. Но наши уговоры пропали впустую.
Сатана отвечал, что не станет заботиться о всех Фишерах в мире.
В эту минуту на другом конце улицы показался Фишер. Я едва устоял на
ногах, только представив, какая его ждет судьба по нашей вине. А Фишер и
думать не думал, что с ним приключилось худое. Он шагал энергичным, упругим
шагом, как видно, очень довольный, что ему удалось погубить фрау Брандт, и с
нетерпением поглядывал через плечо. Наконец он увидел то, чего ждал.
Стражники вели фрау Брандт, закованную в кандалы. За ней бежала толпа зевак,
которые оскорбляли ее и кричали: "Богохульница! Еретичка!" Некоторые
подбегали поближе, чтобы ударить ее, и стража, которая должна была охранять
заключенную, делала вид, будто не замечает.
- Прогони их! Скорей прогони! - закричали мы с Сеппи, позабыв в эту
минуту, что любое вмешательство Сатаны меняет судьбу людей. Он чуточку
дунул, и все они вдруг зашатались, заспотыкались, размахивая руками и словно
хватаясь за воздух. А потом побежали в разные стороны, крича от ужасной
боли. Дунув, Сатана сокрушил каждому из них по ребру. Мы спросили его, не
переменил ли он тем линию их жизни.
- Конечно. Одни из них проживут теперь больше, другие меньше. Некоторые
выгадают от перемены, но большинство прогадает.
Мы не решились спросить, не ждет ли кого-либо из них судьба Фишера.
Лучше было не спрашивать. Ни я, ни Сеппи не сомневались, что Сатана хочет
помочь нам, но нас все сильнее стали смущать его приговоры. До того мы
хотели просить его познакомиться с нашей линией жизни и посмотреть, нельзя
ли ее улучшить. Теперь мы отказались от этой мысли совсем и решили не
говорить с ним на подобные темы.
День или два в деревне только и было толков, что об аресте фрау Брандт
и о таинственной каре, постигшей ее мучителей. Зал суда ломился от публики.
Исход дела был предрешен, потому что фрау Брандт повторила на суде все свои
богохульные речи и отказалась взять их назад. Когда ей стали грозить
смертной казнью, она сказала, что охотно умрет и предпочитает иметь дело с
настоящими дьяволами в аду, чем с их жалкими копиями в нашей деревне. Ее
обвинили в том, что она сокрушила ребра своим преследователям при помощи
чар, и спросили, откуда знакома она с колдовством. Она отвечала с
презрением:
- Неужели вы думаете, святоши, что были бы живы, если бы я обладала
хоть какой-нибудь колдовской силой? Я убила бы вас на месте. Выносите свой
приговор и оставьте меня в покое. Вы мне отвратительны.
Суд вынес обвинительный приговор. Фрау Брандт отлучили от церкви,
лишили блаженства и обрекли на адские муки. Потом на нее надели балахон из
грубой холстины, передали светским властям и под мирный звон колокола повели
на рыночную площадь. Мы видели, как ее приковали к столбу и как первый,
неколеблемый ветром сизый дымок поднялся над ее головой. Гневное выражение
ее лица сменилось ласковым и умиротворенным; она оглядела собравшуюся толпу
и негромко сказала:
- Когда-то давным-давно мы с вами были невинными крошками и играли все
вместе. Во имя этих святых воспоминаний я вас прощаю.
Мы ушли с площади, чтобы не видеть, как сожгут фрау Брандт, но слышали
ее крики, хоть и заткнули заранее уши. Но вот крики стихли, - значит, она в
раю, пусть отлученная. Мы были рады, что она умерла, и не жалели, что были
причиной этого.
Прошло несколько дней, и Сатана появился снова. Мы всегда ждали его с
нетерпением, с ним жизнь была веселее. Он подошел к нам в лесу, где мы
впервые с ним встретились. Жадные до развлечений, как все мальчишки, мы
попросили его что-нибудь нам показать.
- Что ж! - сказал он. - Я покажу вам историю людского рода - то, что вы
называете ростом цивилизации. Хотите?
Мы ответили, что хотим.
Мгновенным движением мысли он превратил окружающий лес в Эдем. Авель
приносил жертву у алтаря. Появился Каин с дубиной в руках.{422} Он прошел
совсем рядом, но, как видно, нас не заметил и непременно наступил бы мне на
ногу, если бы я ее вовремя не отдернул. Он стал что-то говорить брату на
непонятном нам языке. Тон его становился все более дерзким и угрожающим.
Зная, что сейчас будет, мы отвернулись, но услышали тяжкий удар, потом стоны
и крики. Наступило молчание. Когда мы снова взглянули в ту сторону, -
умирающий Авель лежал в луже крови, а Каин стоял над ним, мстительный и
нераскаянный.
Видение исчезло, и длинной чередой потянулись неведомые нам войны,
убийства и казни. Затем наступил потоп. Ковчег носился по бурным волнам. На
горизонте, сквозь дождь и туман, виднелись высокие горы. Сатана сказал:
- Цивилизация началась с неудачи. Сейчас будет новый зачин.
Сцена переменилась. Мы увидели Ноя, упившегося вином. Потом Сатана
показал нам Содом и Гоморру. Историю с Лотом он назвал "попыткой отыскать во
всем свете хотя бы двух или трех приличных людей". Потом мы увидели Лота и
его дочерей в пещере.
Дальше последовали войны древних иудеев. Они убивали побежденных и
истребляли их скот. В живых оставляли только молодых девушек, которые
становились военной добычей.
Мы увидели, как Иаиль проскользнула в шатер и вбила колышек прямо в
висок спящему гостю.{423} Это было совсем рядом; кровь, брызнувшая из раны,
потекла красной струйкой у наших ног, и мы могли бы, если бы захотели,
коснуться ее пальцем.
Перед нами прошли войны египтян, греков и римлян. Вся земля залита
кровью. Римляне коварно обошли карфагенян; мы увидели ужасающее избиение
этих отважных людей.{423} Цезарь вторгся в Британию.{423} "Варвары, жившие
там, не причинили ему никакого вреда, но он хотел захватить их землю и
цивилизовать их вдов и сирот", - пояснил Сатана.
Народилось христианство. Действие перенеслось в Европу. Мы увидели, как
на протяжении столетий христианство и цивилизация шли нога в ногу, "оставляя
на своем пути голод, опустошение, смерть и прочие атрибуты Прогресса", как
сказал Сатана.
Святая Инквизиция появилась на сцене ("Еще один шаг по пути Прогресса!"
- сказал Сатана). Тысячи изувеченных еретиков, терзаемых палачами в
застенках, многие тысячи обвиненных в волшбе и ереси и сжигаемых на кострах.
И посреди этих чудовищных будничных зрелищ ослепительный галаспектакль во
тьме, освещенной факелами, - избиение во Франции христиан христианами в ночь
святого Варфоломея.
Войны, войны и снова войны, по всей Европе и во всем мире. По словам
Сатаны, эти войны велись во имя династических интересов, для захвата новых
земель, иногда же - чтобы подавить народ, который был слабее других. "Ни
разу, - добавил он, - завоеватель не начал войну с благородной целью. Таких
войн в истории человечества не встречается".
- Ну вот, - заключил Сатана, - мы с вами обозрели прогресс
человеческого рода до наших дней. Кто скажет, что он недостоин всяческого
удивления? Сейчас мы заглянем в будущее. Через год или два у нас будут
Бленхейм и Рамийи.
Он показал нам эти две страшных бойни.{423}
Он показал нам сражения, в которых применялись еще более грозные орудия
войны и которые были еще ужаснее по числу погубленных жизней.
- Вы можете убедиться, - сказал он, - что человеческий род - в
постоянном развитии. Каин прикончил брата дубиной. Древние иудеи убивали
мечами и копьями. Греки и римляне ввели латы, создали воинский строй и
полководческое искусство. Христиане изобрели порох и огнестрельное оружие.
Через два-три столетия они неизмеримо усовершенствуют свои орудия убийства,
и весь мир должен будет признать, что без христианской цивилизации война
осталась бы детской игрой. И тогда народы и страны всего нехристианского
мира станут добычей коронованных бандитов Европы. Они их захватят и в обмен
дадут им блага цивилизации.
Через девять лет от сего дня родится прусский властитель{424}, который
прикарманит Силезию; потом он ввергнет народы в разрушительную кровавую
схватку, покажет себя предателем и негодяем, за что и получит прозвание
"Великий". А через шестьдесят лет родится на свет корсиканец, который утопит
Европу в крови. Он тоже получит прозвание "Великий". Чуть ранее Англия
примется заглатывать Индию. А в юности корсиканца во Франции произойдет
революция, кровавые жертвы которой заставят забыть о Варфоломеевской ночи.
Войны будут идти и все последующее столетие. Разбойничьи войны - каждая
начата с преступными целями. Английская королева будет царствовать
шестьдесят лет и будет вести более шестидесяти войн, распространяя
цивилизацию и получая немалую прибыль. Позарившись на алмазные копи более
слабой страны, Англия не без ловкости их прикарманит. Позарившись на золотые
прииски другой слабой страны, англичане попробуют сцапать их по-разбойничьи,
а потерпев неудачу, объявят войну и тогда уже захватят и прииски и всю
страну в целом.
Китайцы захотят избавиться от христианских миссионеров, восстанут и
перебьют их. За это придется платить - наличными и территорией. Китайцы
озлобятся и еще раз восстанут против оскорблений и гнета пришельцев. Тогда
возникнет возможность проглотить весь Китай, и коронованные пираты ее не
упустят.
Хотите, я покажу вам весь этот кровавый спектакль, чтобы вы убедились
воочию, сколь преуспела цивилизация с тех каиновых времен?
Тут Сатана залился бесчувственным смехом и принялся издеваться над
человеческим родом, хотя и отлично знал, как задевают нас эти слова. Никто,
кроме ангела, так не поступит. Страдания для ангелов ничто, они о них только
слыхали.
И я и Сеппи не раз уже пробовали с осторожностью, в деликатной форме
объяснить Сатане, насколько неправилен его взгляд на человечество. Он обычно
отмалчивался, и мы считали его молчание согласием. Так что эта речь Сатаны
была для нас сильным ударом. Наши уговоры, видимо, не произвели на него
сколько-нибудь заметного впечатления. Мы были разочарованы и огорчены,
подобно миссионерам, проповеди которых остались втуне. Впрочем, мы не
обнаруживали перед ним своих чувств, понимая, что момент для этого
неподходящий.
Сатана продолжал смеяться своим бесчувственным смехом, пока не устал.
Потом он сказал:
- Разве это не крупный успех? За последние пять или шесть тысяч лет
родились, расцвели и получили признание не менее чем пять или шесть
цивилизаций. Они отцвели, сошли со сцены, исчезли, но ни одна так и не
сумела найти достойный своего величия, простой и толковый способ убивать
человека. Кто посмеет обвинить их, что они мало старались? Убийство было
любимейшим делом людей с самой их колыбели, но я полагаю, одна лишь
христианская цивилизация добилась сколько-нибудь стоящих результатов.
Пройдет два-три столетия, и никто уже не сможет оспорить, что христиане -
убийцы самой высшей квалификации, и тогда все язычники пойдут на поклон к
христианам - пойдут не за верой, конечно, а за оружием. Турок и китаец купят
у них оружие, чтобы было чем убивать миссионеров и новообращенных своих
христиан.
Тут Сатана снова открыл свой театр, и перед нами прошли народы
множества стран, гигантская процессия, растянувшаяся на два или три столетия
истории, бесчисленные толпы людей, сцепившихся в яростной схватке, тонущих в
океанах крови, задыхающихся в черной мгле, которую озаряли лишь сверкающие
знамена и багровые вспышки огня. Гром пушек и предсмертные вопли сраженных
бойцов не стихали ни на минуту.
- К чему все это? - спросил Сатана со зловещим хохотом. - Решительно ни
к чему. Каждый раз человечество возвращается к той же исходной точке. Уже
целый миллион лет вы уныло размножаетесь и столь же уныло истребляете один
другого. К чему? Ни один мудрец не ответит на мой вопрос. Кто извлекает
пользу из всего этого? Только лишь горстка знати и ничтожных самозваных
монархов, которые пренебрегают вами и сочтут себя оскверненными, если вы
прикоснетесь к ним, и захлопнут дверь у вас перед носом, если вы постучитесь
к ним. На них вы трудитесь, как рабы, за них вы сражаетесь и умираете (и
гордитесь этим к тому же вместо того, чтобы почитать себя опозоренными).
Само присутствие этих людей - удар по вашему человеческому достоинству, хоть
вы и страшитесь это признать. Они не более чем попрошайки, которых вы из
милости кормите, но эти попрошайки взирают на вас, как филантропы на жалких
нищих. Такой филантроп обращается с вами, как господин со своим рабом, и
слышит в ответ речь раба, обращенную к господину. Вы не устаете кланяться
им, хотя в глубине души - если у вас еще сохранилась душа - презираете сами
себя за это. Первый человек был уже лицемером и трусом и передал свое
лицемерие и трусость потомству. Вот дрожжи, на которых поднялась ваша
цивилизация. Так выпьем же, чтобы она процветала и впредь! Выпьем, чтобы она
не угасла. Выпьем, чтобы...
Тут он заметил, как глубоко мы обижены, на полуслове оборвал свою речь,
перестал так жестоко смеяться и, сразу переменившись, сказал:
- Нет, давайте выпьем за здоровье друг друга и забудем про вашу
цивилизацию. Вино, которое пролилось нам в бокалы, - земное вино, я
предназначал его для того, прежнего тоста. А сейчас бросьте эти бокалы.
Новый тост мы отметим вином, которого свет не видывал.
Мы повиновались и протянули к нему руки. Новое вино было разлито в
кубки необычайной красоты и изящества, которые были сделаны из какого-то
неведомого нам материала. Кубки эти менялись у нас на глазах так, что
казались живыми. Они сверкали, искрились, переливались всеми цветами радуги,
ни на минуту не застывали в неподвижности. Разноцветные волны сшибались в
них, идя одна на другую, и разлетались брызгами разных оттенков. Больше
всего они походили на опалы в морском прибое, пронизывающие своим огнем
набегающий вал. Вино было вне каких-либо доступных для нас сравнений. Выпив
его, мы ощутили странное околдовывающее чувство, словно вкусили с ним
райский восторг. Глаза у Сеппи наполнились слезами и он вымолвил
благоговейно:
- Когда-нибудь и мы будем там, и тогда...
Мы оба украдкой глянули на Сатану. Должно быть, Сеппи ожидал, что он
скажет: "Да, придет такой час, и вы тоже там будете", - но Сатана словно о
чем-то задумался и не сказал ничего. Я внутренне содрогнулся, я знал, что
Сатана слышал, что сказал Сеппи, - ничто сказанное или хотя бы помысленное
не проходило мимо него. Бедный Сеппи смешался и не закончил начатой фразы.
Кубки взлетели вверх, устремились в небо, словно три лучистых сияния, и там
пропали. Почему они не остались у нас в руках? Это было дурным
предзнаменованием и навевало грустные мысли. Увижу ли я снова свой кубок?
Увидит ли Сеппи свой?
До сего дня я не знаю. Я промолчал, как и Сеппи. В некоторых случаях
вредно допытываться - если вы хотите сохранить душевный покой. Я не уверен,
что Сеппи увидит свой кубок, у него тоже сомнения, увижу ли я когда свой -
для того есть причины. Потому мы смолчали и не стали заглядывать в будущее
за пределами этой жизни.
ГЛАВА IX
[...] Власть Сатаны над временем и пространством поражала нас. Они для
него попросту не существовали. Он называл их человеческим изобретением,
говорил, что люди их выдумали. Мы не раз отправлялись с ним в самые
отдаленные уголки земного шара и проводили там недели и даже месяцы, но,
возвратившись домой, замечали, что прошла всего ничтожная доля секунды. Это
легко было установить по часам.
Трибунал по борьбе с ведовством, не решаясь поднять дело против отца
Адольфа или же Маргет, посылал на костер одних бедняков, и жители нашей
деревни роптали. Наступил день, когда они потеряли терпение и решили сами
поискать себе жертву. Их выбор пал на женщину хорошего происхождения, о
которой было известно, что она излечивала людей колдовским способом. Ее
пациенты, вместо того, чтобы глотать слабительное и пускать себе кровь у
цирюльника, мылись горячей водой и укрепляли свои силы питательной пищей.
Женщина бежала стремглав по деревенской улице, преследуемая разъяренной
толпой. Она пыталась укрыться сперва в одном доме, потом в другом, но
хозяева предусмотрительно заперли двери. Ее гоняли по деревне около
получаса, мы тоже бежали с толпой, чтобы посмотреть, чем это кончится.
Наконец она ослабела и повалилась на землю, ее схватили, подтащили к
ближнему дереву, привязали к суку веревку и надели ей петлю на шею. Женщина
рыдала и молила пощады у своих мучителей. Ее юная дочь стояла возле нее,
заливаясь слезами, но боялась вымолвить даже слово в защиту матери.
Это было, конечно, ужасно. Но в какой-то мере показывало и храбрость
людей. Власти их здесь не поддерживали, и они на свой страх и риск выполняли
то, что считали христианским долгом. И наша святая церковь обретала в этом
величие, ибо только католикам свойственна такая отвага.
Тут Сатана вмешался в ход наших мыслей:
- Увы! Протестанты наделены такой же отвагой. Сейчас я покажу вам
Шотландию, и вам придется умерить спесь.
И вот мы в Шотландии. Толпа протестантов гонит благородную женщину
средних лет, о которой служанка сообщила, что она католичка. Это статная,
сильная женщина, она безумно испугана, она бежит как олень, которого травят
охотники, седая грива волос вьется по ветру. Каждый раз, как толпа ее
догоняет, она стремглав бросается в сторону и бежит с новой силой, и они не
могут ее схватить. Но потом приходит священник и дает им совет: "Выстройтесь
полукругом и гоните ее к морю". Это был дельный совет, и женщина поняла, что
конец неминуем. Все же она с полчаса не давалась им в руки; но потом ее силы
иссякли, она упала на землю, и они с торжествующим воплем схватили ее. Она
билась отчаянно, но они притащили большую амбарную дверь, придавили ее этой
дверью и навалились все сверху. И умирая, она не смирилась, и амбарная дверь
ходуном ходила над ее сильным телом. Потом все утихло. А рядом стояла
девочка, дочка убитой, слезы текли у нее по лицу, но она боялась вымолвить
слово в защиту матери.
- Видели? - сказал Сатана. - Можете так же гордиться, как эти отважные
протестанты. Вернемся же в Эзельдорф.
Нам показалось, что прошло три часа, но они только кончили надевать ей
на шею петлю. Пока мы были на взморье в Шотландии, здесь минуло всего
полминуты. Мы были поражены.
Они повесили эту женщину, и я бросил в нее камнем, хотя в глубине души
и жалел ее. Все бросали в нее камни, и каждый следил за соседом. Если бы я
не поступил, как другие, кто-нибудь на меня непременно донес бы. Стоявший
рядом со мной Сатана громко захохотал.
Все, кто был рядом, обернулись удивленно и негодующе. Неподходящее
время он выбрал для смеха. Его вольнодумство, язвительные шутки, неземные
мелодии, которым он нас учил, уже вызывали не раз подозрения, и многие были
настроены против него, хотя пока что молчали. Рыжий детина, деревенский
кузнец, сочтя момент подходящим, зычно, чтобы все услыхали, спросил:
- Чего ты смеешься? А ну, отвечай! И еще доложи народу, почему ты не
бросил в нее камнем?
- А ты уверен, что я не бросил в нее камнем?
- Конечно. Не пробуй вывернуться. Я за тобой следил.
- Я тоже! Я тоже следил, - присоединились два голоса.
- Три свидетеля, - сказал Сатана. - Кузнец Мюллер, ткач Пфейфер и
подручный мясника Клейн. Все трое отъявленные лжецы. Может быть, еще есть
свидетели?
- Это неважно, есть или нет. И какого ты мнения о нас, тоже не важно.
Важно, что три свидетеля налицо. Докажи, что ты бросил в нее камень, или
тебе будет плохо.
- Да, да! - закричала толпа и сгрудилась вокруг спорящих.
- А сначала дай ответ на первый вопрос, - закричал кузнец. Окрыленный
поддержкой толпы, он почувствовал себя молодцом. - Говори, над чем ты
смеялся?
Сатана с учтивой улыбкой ответил:
- Мне показалось смешным, что трое завзятых трусов бросают камнями в
мертвую женщину, когда сами одной ногой уже ступили в могилу.
Суеверная толпа ахнула и подалась назад. Кузнец, пытаясь храбриться,
сказал:
- Вздор! Ты не можешь этого знать.
- Я знаю наверняка. Я предсказываю людям судьбу, это мое ремесло. Когда
вы трое и кое-кто из других подняли руки, чтобы бросить в женщину камнем, я
прочитал вашу судьбу по линиям на ладони. Один умрет ровно через неделю.
Другой сегодня к вечеру. А третьему осталось жить всего пять минут, - вот
вам башенные часы.
Слова Сатаны произвели глубокое впечатление. Все, как один, подняли
побледневшие лица к часам. Мясник и ткач сразу обмякли, словно пораженные
тяжким недугом, но кузнец взял себя в руки и сказал угрожающе:
- Сейчас мы проверим одно из твоих трех предсказаний. Если оно окажется
ложным, ты не проживешь и минуты, голубчик ты мой. Это я тебе говорю.
Все молчали и следили в торжественной тишине за движением стрелки на
башне. Когда на часах прошло четыре с половиной минуты, кузнец вдруг охнул,
схватился за сердце и с криком: "Пустите! Дышать нечем!" - стал валиться
ничком. Окружающие отступили назад, никто не помог ему, и он рухнул мертвым
на землю. Люди уставились на кузнеца, потом на Сатану, потом друг на друга.
Губы у них шевелились, но никто не мог промолвить ни слова. Тогда Сатана
сказал:
- Три человека уже заявили, что я не бросал в женщину камнем. Может
быть, найдутся еще свидетели? Я обожду.
Эти слова вызвали панику. Сатане никто не ответил, но многие в злобе
принялись попрекать друг друга.
- Это ты сказал, что он не бросил в женщину камнем!
- Лжешь, я заставлю тебя признать, что ты лжешь, - раздавалось в ответ.
Толпа заревела, началась всеобщая свалка, каждый тузил соседа, а
посреди висел труп повешенной ими женщины, равнодушный теперь ко всему на
свете. Она покончила с этим миром, ее страдания были уже позади.
Мы с Сатаной пошли прочь. Мне было не по себе, и меня мучила мысль, что
хотя он и говорил, будто смеется над ними, но на самом деле смеялся он надо
мной.
Снова захохотав, он сказал:
- Ты прав, я смеялся над тобой, Теодор. Из страха, что на тебя донесут,
ты бросил в женщину камнем, когда вся душа твоя была против. Но я смеялся
над ними тоже.
- Почему?
- Потому что они испытывали то же, что ты.
- Как же так?
- Если хочешь знать, из шестидесяти восьми человек, которые там стояли,
шестидесяти двум так же не хотелось бросать в эту женщину камнем, как и
тебе.
- Неужели?
- Будь уверен, что это так! Я хорошо изучил людей. Они - овечьей
породы. Они всегда готовы уступить меньшинству. Лишь в самых редких, в
редчайших случаях большинству удается изъявить свою волю. Обычно же
большинство приносит в жертву и чувства свои и убеждения, чтобы угодить
горлодерам. Иногда горлодеры правы, иногда нет, для толпы это не имеет
большого значения, - она подчиняется и в том и в другом случае. Люди - дикие
или цивилизованные, все равно - добры по своей натуре и не хотят причинять
боль другим, но в присутствии агрессивного и безжалостного меньшинства они
не смеют в этом признаться. Призадумайся на минуту. Добрый в душе человек
шпионит за другим человеком, таким же, как он, чтобы толкнуть его на
поступок, который обоим гадок. Мне достоверно известно, что девяносто девять
из каждых ста человек были решительно против убийства ведьм, когда много лет
назад кучка святош затеяла это безумие. Я утверждаю, что и сейчас, после
того, как суеверия вбивались столетиями в голову, не более чем один человек
из двадцати в них действительно верит. И тем не менее каждый кричит о
злокозненных ведьмах и каждый требует, чтобы их убивали. Но однажды
поднимется горстка людей, которая сумеет перекричать остальных, может быть,
это будет даже один человек, храбрец со здоровой глоткой и твердой
решимостью, - и не пройдет недели, как овцы все повернут за ним и вековой
охоте на ведьм наступит конец. Случилось же так за последние десять лет в
маленькой стране, называемой Новая Англия{431}.
Монархи, аристократические правления и религии основывают свою власть
на этом коренном недостатке людей. Суть его в том, что человек не верит
другим людям, но, трепеща за свое благоденствие и свою жизнь, делает все,
чтобы подладиться к ним.
Монархи, аристократические правления и религии будут и впредь
процветать, а вы будете под ярмом, оскорбленные и униженные, потому что вы
рабы меньшинства и хотите оставаться рабами. Не было и не будет такой
страны, где большинство было бы действительно предано монарху, вельможе или
священнику!
Меня возмутило, что Сатана сравнивает человеческий род с овцами, и я
прямо сказал об этом.
- И тем не менее это так, ягненочек мой, - возразил Сатана. - Погляди,
как людей заставляют идти на войну, и ты убедишься, что они истинные бараны.
- Но почему же?
- Еще не было случая, чтобы тот, кто начинает войну, действовал
справедливо и честно. Вот я гляжу на миллион лет вперед и вижу только пять
или шесть исключений из этого правила. Обычно же дело происходит вот так:
Горстка крикунов хочет войны. Церковь для видимости пока еще возражает,
воровато оглядываясь по сторонам. Народ, неповоротливая, туго думающая
громадина, протрет заспанные глаза и спросит недоуменно: "К чему мне эта
война?" - потом скажет, от души негодуя: "Не нужно этой несправедливой и
бесчестной войны!" Горстка крикунов удвоит свои усилия. Несколько приличных
людей станут с трибуны и с печатных страниц приводить доводы против войны.
Сначала их будут слушать, им будут рукоплескать. Но это продлится недолго.
Противники перекричат их, они потеряют свою популярность, ряды их
приверженцев поредеют. Затем мы увидим прелюбопытное зрелище: ораторы под
градом камней сбегают с трибуны, озверелые орды людей (которые втайне
по-прежнему против войны, но уже никому не посмеют в этом признаться)
удушают свободу слова. И вот вся страна вместе с церковью издает боевой
клич, кричит что есть духу до хрипоты и линчует честных людей, поднимающих
голос протеста. Вот уже стихли и их голоса. Теперь государственные мужи
измышляют фальшивые доводы и возлагают ответственность на страну, на которую
сами напали. И каждый, ликуя в душе, что ему дают снова шанс почувствовать
себя порядочным человеком, прилежно твердит эти доводы и спешит заткнуть
уши, услышав хоть единое слово критики. Мало-помалу он сумеет увериться, что
его страна ведет справедливый и честный бой, и, надув таким образом самого
себя, вознесет благодарственную молитву всевышнему и обретет наконец
душевный покой.
- Но народы ведь станут цивилизованнее, Сатана.
Он, конечно, захохотал. Слово "цивилизация" он не мог слышать без
смеха. Он сказал, что на его памяти тринадцать цивилизаций возникли, росли и
снова пришли к дикарству, причем три из них были выше всего, что наблюдалось
в былом и предстоит еще в будущем, - и все они были лживы и тираничны.
- Через двести лет, - сказал он, - христианская цивилизация придет к
апогею. Но христианнейшие монархи останутся конокрадами. Это ли не прогресс!
Англия станет могучей державой, добьется почетного имени, но потом потеряет
его в грязной войне; выйдет запятнанной и зловонной. Угождая дюжине
богачей-аферистов, Англия развяжет конфликт с фермерами{433}, тоже
христианами, пошлет против их деревень могучую армию, сокрушит их, захватит
их земли. Она будет шумно кичиться своим торжеством, но в душе будет
чувствовать, сколь она опозорена; и флаг ее, символ свободы и чести, станет
флагом пиратов.
- Сатана, - сказал я, - этого не случилось бы с Англией, если бы она
исповедывала истинную религию.
- А, ту прелесть, которую вы исповедуете у себя в Австрии. Я слышал,
мой дядя хочет ввести ее у себя во владениях.
- Сатана, - сказал я, - это осквернило бы нашу религию.
В знак насмешливого сомнения он чуточку оттянул пальцем край нижнего
века.
ГЛАВА X
Дни шли за днями. Сатана не являлся. Без него жизнь текла уныло. Отец
Адольф разгуливал по деревне, пренебрегая общественным мнением. Время от
времени какой-нибудь ненавистник волшбы, надежно укрывшись, запускал в него
камнем. Маргет переживала благодатную перемену под влиянием двух
обстоятельств. Во-первых, Сатана, который был к ней вполне равнодушен, после
двух-трех визитов перестал бывать у них в доме. Это задело ее гордость, и
она решила забыть его. Во-вторых, после того, как Урсула сообщила ей
несколько раз, что Вильгельм Мейдлинг стал вести беспутную жизнь, Маргет
поняла, что повинна в этом сама, что он ревнует ее к Сатане, и почувствовала
раскаяние. То и другое пошло Маргет на пользу: интерес ее к Сатане ослабел,
а интерес к Вильгельму Мейдлингу столь же неуклонно усилился. Если бы
Вильгельму удалось взять себя в руки и добиться вновь уважения в нашей
деревне, это привело бы к решительному перелому в его отношениях с Маргет.
Вскоре такой случай представился. Маргет послала за Мейдлингом и
просила его принять на себя защиту ее дяди в предстоящем судебном процессе.
Вильгельм был чрезвычайно горд полученным поручением, бросил пить и усердно
принялся готовить защиту. По правде говоря, усердие заменяло ему
уверенность, потому что шансов на выигрыш дела почти не было. Вильгельм
часто вызывал меня и Сеппи к себе в контору и тщательно обсуждал с нами наше
свидетельство, стараясь разыскать в груде словесной мякины полновесные зерна
истины.
Ах, куда же пропал Сатана? Я не переставал думать о нем ни на минуту.
Он нашел бы способ, как выиграть дело. Раз он предсказал, что дело будет
выиграно, значит, ему известно и как это сделать. Но дни шли за днями, а
Сатаны не было. Я, конечно, не сомневался, что дело будет в конце концов
выиграно и что отец Питер счастливо проживет остаток своей жизни. Раз Сатана
обещал, это исполнится. Но на душе у меня было бы много спокойнее, если бы
он явился и точно сказал, что всем нам нужно делать. Если отцу Питеру
действительно суждена счастливая жизнь, то ждать было больше нельзя. Со всех
сторон говорили, что тюрьма и позор совсем извели старика, и если это
продолжится, он быстро умрет с горя.
Наконец настал день суда. Народ стекался со всех сторон. К нам
съехались люди из отдаленных мест, чтобы послушать, как будут судить отца
Питера. В зале собрались все, кроме него. Он был слишком слаб, чтобы
присутствовать на суде. Маргет пришла, она была молодцом и старалась
поддерживать в себе надежду и бодрость. Деньги тоже присутствовали. Они
лежали высыпанные из мешка на стол, и те, кому разрешалось по должности,
глазели на них и любовно перебирали монеты руками.
На свидетельской скамье появился отец Адольф.
Вопрос. Вы утверждаете, что деньги ваши?
Ответ. Да.
Вопрос. Как они вам достались?
Ответ. Я нашел кошелек с деньгами на дороге, возвращаясь из
путешествия.
Вопрос. Когда это было?
Ответ. Два с лишним года тому назад.
Вопрос. Как вы поступили с находкой?
Ответ. Я взял деньги с собой и спрятал их в тайнике, в своем кабинете,
рассчитывая, что в дальнейшем найдется владелец.
Вопрос. Что вы сделали, чтобы отыскать владельца?
Ответ. В продолжение нескольких месяцев я производил розыски, но без
успеха.
Вопрос. Что вы тогда предприняли?
Ответ. Я решил, что дальше искать бесполезно, и думал пожертвовать эти
деньги на новый приют для подкидышей при здешнем женском монастыре. Я вынул
кошель из тайника и начал считать деньги, чтобы проверить, в целости ли они.
В эту минуту...
Вопрос. Почему вы запнулись? Дальше.
Ответ. Мне тяжело вспоминать об этом. Когда я закончил подсчет и стал
укладывать деньги обратно, то заметил, что у меня за плечами стоит отец
Питер.
Кто-то в зале пробормотал: "Слушайте, слушайте!" Но в ответ
послышалось: "Да это же лгун!"
Вопрос. Вы были встревожены?
Ответ. Нет, в ту минуту не был. Отец Питер и ранее захаживал, чтобы
попросить помощи. Он нуждался в то время.
Маргет вспыхнула, услышав эту бесстыдную ложь, будто ее дядя ходил
просить милостыни. Она хотела что-то сказать, но сдержалась вовремя и
промолчала.
Вопрос. Что было дальше?
Ответ. Поразмыслив, я все же раздумал отдавать эти деньги на приют для
подкидышей и решил, что буду искать владельца еще в течение года. Узнав о
находке отца Питера, я за него порадовался, и только. Не возникло у меня
никаких подозрений и через два-три дня, когда мои деньги исчезли. Но потом
обнаружились три весьма подозрительных совпадения, связавших мою пропажу с
находкой отца Питера.
Вопрос. Какие же совпадения?
Ответ. Отец Питер нашел свои деньги на тропинке, я - на дороге. Отец
Питер нашел золотые дукаты. Я - тоже. Отец Питер нашел тысячу сто семь
дукатов, в точности ту же сумму и я.
На этом отец Адольф закончил свои показания. Было видно, что они
произвели на судей сильное действие.
Задав несколько вопросов священнику, Вильгельм Мейдлинг вызвал меня и
Сеппи и попросил рассказать суду, как было дело. Публика в зале стала
посмеиваться, и мы оробели. Нам и без того было не по себе - мы-то видели,
что Вильгельм чувствует себя неуверенно. Он старался, как мог, бедняга, но
обстоятельства складывались против него. Даже при самом добром желании
публика в зале суда никак не могла стать на его сторону.
Допустим, что показания отца Адольфа, учитывая его всем известную
лживость, не вселили в судей и публику полной веры, но ведь и рассказ отца
Питера тоже мог показаться чистейшей сказкой! Мы совсем приуныли. Когда же
адвокат, приглашенный отцом Адольфом, заявил, что не станет нас вовсе
допрашивать, что наши показания и так непрочны и было бы невеликодушным
предъявлять к ним излишние требования, все в зале заулыбались, и нам с Сеппи
стало окончательно не по себе. После этого заявления он выступил с краткой
язвительной речью, высмеял наш рассказ, назвал его детской выдумкой, нелепой
и вздорной с первого и до последнего слова, и под конец так рассмешил
публику, что все хохотали до колик. Бедная Маргет не в силах была больше
храбриться и залилась слезами. Мне было жаль ее от души.
Но вот я поднял голову и почувствовал, как в меня вливается бодрость.
Рядом с Вильгельмом стоял Сатана! Контраст был разительный. Вильгельм - с
понуренной головой, в отчаянии. Сатана - уверенный, полный энергии. Мы с
Сеппи воспрянули духом. Сейчас он выступит с речью и убедит суд и публику,
что черное - это белое, а белое - черное, - словом, сделает, что пожелает.
Мы обернулись в зал поглядеть, какое он произвел на них впечатление, ведь
Сатана был очень красив, красив ослепительно. Но никто, казалось, его не
заметил. Мы поняли, что он явился невидимым.
Адвокат отца Адольфа как раз кончал свою речь. Когда он произносил
последнюю фразу, Сатана стал воплощаться в Вильгельма. Он растворился в нем
и исчез. Вильгельма трудно было узнать - в его глазах засветилась
неукротимая энергия Сатаны.
Адвокат закончил речь на патетической ноте. Торжественно указуя на
деньги, он заявил:
- Страсть к золоту лежит в основе всякого зла. Вот оно перед нами, -
древнейший из соблазнителей! Оно блещет позорным румянцем, чванится новой
победой - бесчестием священнослужителя и двух его юных сообщников. Если бы
деньги имели дар речи, то, наверно, сказали бы нам, что из всех одержанных
ими побед еще не было ни одной, столь прискорбной и ужасающей для
человечества.
Он сел на место. Вильгельм поднялся и спросил:
- Из показаний истца я заключаю, что он нашел деньги два с лишним года
тому назад. Правильно ли я понял ваши слова, сударь? Если нет, поправьте
меня.
Отец Адольф сказал, что его слова поняты правильно.
- Деньги оставались во владении истца вплоть до указанного им дня, то
есть до последнего дня истекшего года. Если я неправильно понял, сударь,
поправьте меня.
Отец Адольф кивком подтвердил слова Мейдлинга. Тогда Вильгельм
повернулся к председателю суда и спросил:
- Если я представлю суду доказательства, что лежащие здесь деньги не
те, о которых сообщил истец, - согласится ли суд, что истец не имеет на них
никакого права?
- Разумеется. Но вы нарушаете нормальный ход разбирательства. Если вы
располагали свидетельством подобного рода, вы обязаны были известить
своевременно суд, в установленном законом порядке вызвать свидетеля и...
Председатель суда прервал свою речь и стал совещаться с другими
судьями. Адвокат отца Адольфа живо вскочил с места и заявил протест против
вызова новых свидетелей, когда слушание дела уже подходит к концу. Судьи
признали его протест обоснованным и вынесли соответствующее решение.
- Я не прошу о вызове новых свидетелей, - возразил Вильгельм. - Мой
свидетель уже принимал участие в судебном следствии. Я имею в виду золотые
монеты.
- Золотые монеты? Какое свидетельство могут дать золотые монеты?
- Они могут сказать, что они вовсе не те монеты, которые находились во
владении отца Адольфа, они могут сказать, что в декабре прошлого года они
еще не появились на свет. Не забудьте, что на них обозначен год выпуска.
Более верное доказательство трудно было придумать. Публика
заволновалась. Судья и защитник отца Адольфа брали монеты одну за другой и
потом опускали на место с криками изумления. Все восхваляли Вильгельма за
то, что ему пришла в голову такая блестящая мысль. Наконец судья призвал
всех к порядку и объявил:
- Все монеты, за вычетом четырех, отчеканены в этом году. Суд выражает
сочувствие обвиняемому. Суд глубоко сожалеет, что обвиняемый, будучи
совершенно невинным, в силу несчастного стечения обстоятельств был заключен
в темницу, опозорен и предан суду.
Таким образом выяснилось, что деньги все же имеют дар речи, хотя
защитник отца Адольфа и выразил в этом сомнение. Суд удалился, и почти все,
кто был в зале, направились к Маргет, чтобы поздравить ее и крепко пожать ей
руку, а затем и к Вильгельму, чтобы пожать ему тоже руку и выразить
восхищение его достойной удивления находчивостью. Сатана в это время уже
выступил из Вильгельма и стоял теперь рядом с ним, с интересом поглядывая на
происходящее. Люди шли сквозь него то туда, то сюда, не чувствуя, что он
здесь. Вильгельм не мог объяснить, почему он заявил о монетах только в самом
конце. По его словам, эта мысль пришла ему в голову вдруг, по наитию, а
высказал он ее не колеблясь, так как был почему-то уверен, что это именно
так. Это было сказано честно, иного и нельзя было ждать от Вильгельма.
Другой на его месте заявил бы, конечно, что придумал все это заранее и
приберег к концу для эффекта.
Сейчас Вильгельм уже малость поблек, и в глазах у него уже не было
блеска, какой им придавало присутствие Сатаны.
Впрочем, они на минуту зажглись, когда Маргет подошла к нему,
расхвалила, осыпала благодарностями, нисколько не думая скрыть, как она
гордится его успехом. Отец Адольф удалился, изнемогая от злобы и всех и вся
проклиная, а Соломон Айзеке ссыпал деньги в мешок и унес с собой. Никто не
собирался больше оспаривать их у отца Питера.
Сатана исчез. Я подумал, что он перенесся в тюрьму, чтобы сообщить о
случившемся узнику, и оказался прав. Радостные и счастливые, мы следом за
Маргет со всех ног побежали в тюрьму.
Позже выяснилось, что, представ перед несчастным узником, Сатана
вскричал:
- Суд окончен! Вот приговор! Тебя заклеймили как вора!
От потрясения старик лишился рассудка. Десять минут спустя, когда мы
вошли к нему, он важно разгуливал взад и вперед по камере и отдавал
приказания тюремщикам и надзирателям, именуя одного камергером, другого
князем таким-то, третьего фельдмаршалом, четвертого адмиралом флота и так
далее и тому подобное, и ликовал, как дитя. Он вообразил себя императором.
Маргет бросилась ему на шею и зарыдала. Все мы были потрясены. Отец
Питер узнал свою Маргет, но не мог понять, почему она плачет. Он потрепал ее
по плечу и сказал:
- Не надо, дорогая. Здесь посторонние люди, и наследнице престола
нельзя так себя вести. Скажи, чем ты встревожена, и я сделаю все, что
захочешь. Власть моя беспредельна.
Оглянувшись, он увидел старуху Урсулу, утиравшую фартуком слезы, и с
удивлением спросил ее:
- Ну, а с вами что приключилось?
Урсула в слезах объяснила, что горюет из-за того, что с хозяином
случилось "такое".
Он задумался, потом пробормотал, словно обращаясь к себе:
- Странная особа эта вдовствующая герцогиня. В сущности, добрая
женщина, но постоянно ноет и даже не может толком сказать, что с ней
стряслось, а все потому, что не в курсе событий.
Взгляд его упал на Вильгельма.
- Князь Индийский, - сказал он, - я склонен думать, что вы повинны в
слезах наследницы. Я утешу ее, не стану более вас разлучать. Пусть царствует
вместе с вами. Свою империю я тоже передаю вам. Ну как, моя дорогая, разумно
я поступил? Теперь ты улыбнешься, не так ли?
Он приласкал Маргет, расцеловал ее, а потом, очень довольный собой и
нами, решил осчастливить всех разом и стал раздавать царства. Не осталось ни
одного, кто не получил бы в дар хоть какое-нибудь княжество. Когда его,
наконец, уговорили покинуть тюрьму, он направился домой, сохраняя
величественную осанку. Народ, стоявший на улице, понял, что старика радуют
почести, и стал кланяться ему до земли и кричать "ура", а он улыбался,
милостиво наклонял голову и время от времени, простирая к ним руки, говорил:
- Благословляю вас, мои подданные.
Ничего более грустного мне не приходилось видеть. А Маргет и Урсула всю
дорогу не переставая рыдали.
По пути домой я встретил Сатану и упрекнул его, что он так жестоко меня
обманул. Он ничуть не смутился и ответил мне спокойно и просто:
- Ты заблуждаешься. Я тебя не обманывал. Я сказал, что отец Питер будет
счастлив до конца своих дней. Разве я не выполнил обещания? Он воображает
себя императором и будет гордиться и наслаждаться этим до самой смерти. Он
единственный счастливый по-настоящему человек во всей вашей империи.
- Но какой путь ты избрал для этого, Сатана! Разве нельзя было оставить
ему рассудок?
Рассердить Сатану было трудно, но мне это удалось.
- Какой ты болван! - сказал он. - Неужели ты так и не понял, что,
только лишившись рассудка, человек может быть счастлив? Пока разум не
покинет его, он видит жизнь такой, как она есть, и понимает, насколько она
ужасна. Только сумасшедшие счастливы, да и то не все. Счастлив тот, кто
вообразит себя королем или богом, остальные несчастны по-прежнему, все равно
как если бы они оставались в здравом уме. Впрочем, ни об одном из вас нельзя
сказать, что он в здравом уме, и я пользуюсь этим выражением условно. Я
отобрал у этого человека ту мишуру, которую вы зовете рассудком, я заменил
дрянную жестянку разума беспримесным серебром безумия, а ты меня попрекаешь!
Я сказал, что сделаю его счастливым до конца его дней, и я выполнил свое
обещание. Я обеспечил ему счастье единственно верным путем, доступным для
человека, а ты недоволен!
Он разочарованно вздохнул и сказал:
- Вижу, что угодить человеческому роду нелегкое дело.
Вот так всегда с Сатаной! Он считал, что единственное одолжение,
которое можно оказать человеку, это либо убить его, либо свести с ума. Я
извинился, как мог, но остался тогда при своем мнении. Я считал, что он
слабо разбирается в наших делах. В то время я так считал...
Сатана не раз говорил мне, что жизнь человечества - постоянный,
беспрерывный самообман. От колыбели и вплоть до могилы люди внушают себе
фальшивые представления, принимают их за действительность и строят из них
иллюзорный мир. Из дюжины добродетелей, которыми люди чванятся, хорошо, если
они владеют одной; медь стараются выдать за золото. Как-то раз, когда
разговор шел на эту тему, он заговорил о юморе. Тут я решил, что не уступлю
ему, и сказал, что люди, конечно, сильны чувством юмора.
- Узнаю все ту же повадку, - сказал он. - Претендуете на то, чего нет,
и норовите выдать унцию медных опилок за тонну золотого песка. Какой-то
ублюдочный юмор у вас, конечно, имеется. Комическая сторона низкопробного и
тривиального большинству из вас доступна, не спорю. Я имею в виду тысячу
грубых несоответствий, абсурдных, гротескных, из тех, что рождают животный
смех. Но по тупости вашей вам не дано распознать комизма тысяч и тысяч
других смешнейших вещей. Вы их просто не видите.
[...] Наступит ли день, когда род человеческий поймет, наконец,
насколько они смешны, захохочет над ними и разрушит их смехом? Ибо при всей
нищете люди владеют одним бесспорно могучим оружием. Это - смех. Сила,
доводы, деньги, упорство, мольбы - все это может оказаться небесполезным в
борьбе с управляющей вами гигантской ложью. На протяжении столетий вам, быть
может, удастся чуть-чуть расшатать ее, чуть-чуть ослабить. Но подорвать до
самых корней, разнести ее в прах вы сможете только при помощи смеха. Перед
смехом ничто не устоит. Вы постоянно стремитесь бороться то тем, то другим
оружием. Почему же вам всем не прибегнуть к этому? Зачем вы даете ему
ржаветь? Способны ли вы применить это оружие по-настоящему - не порознь,
поодиночке, а сразу, все вместе? Нет, у вас не хватит на это ни отваги, ни
здравого смысла...
Он брал меня в странствия по всему свету, останавливаясь на неделю или
на день - по часам это было минутное дело [...] Как-то мы забрели в
маленький городок в Индии и остановились посмотреть на фокусника, дававшего
представление перед толпой местных жителей. Он показывал чудеса, но я знал,
что Сатане ничего не стоит затмить его. Я попросил Сатану показать свои
таланты, он согласился и в ту же минуту стал индусом в тюрбане и с повязкой
на бедрах. С обычной своей предусмотрительностью он внушил мне на время
знание местного языка.
Фокусник достал семечко, посадил его в цветочный горшок и прикрыл
тряпицей. Прошла минута, и тряпица стала вздыматься. Через десять минут она
поднялась на фут. Фокусник сбросил тряпицу - под ней было деревцо с листьями
и со зрелыми ягодами. Мы отведали ягод, они были хороши. Но Сатана сказал:
- К чему ты прикрываешь семечко тряпкой? Разве нельзя вырастить дерево
на свету?
- Нет, - ответил фокусник, - это невозможно.
- Недалеко же ты ушел в своем мастерстве. Я покажу тебе, как это
делается.
Он взял у фокусника плодовую косточку и спросил:
- Какое дерево ты хочешь, чтобы я вырастил?
- Из вишневой косточки можно вырастить только вишню.
- Вздор! Это для начинающих. Хочешь, я выращу из вишневой косточки
апельсиновое дерево?
- Попробуй! - сказал фокусник и засмеялся.
- И оно будет родить не только одни апельсины, но и другие фрукты.
- Если будет на то воля богов.
Все засмеялись.
Сатана засыпал косточку горстью земли и приказал ей:
- Расти!
Крошечный стебелек мигом пробился вверх, поднялся выше, выше. Он рос
так быстро, что через пять минут стал большим деревом, осенившим нас своей
кроной. В толпе пронесся ропот восторга. Когда зрители подняли вверх головы,
им представилось необычайное, чарующее зрелище. Ветви дерева были усыпаны
разноцветными плодами всех видов - апельсинами, виноградом, бананами,
персиками, вишнями, абрикосами. Принесли корзины и начали сбор плодов. Люди
толпились вокруг Сатаны, целовали ему руки и называли царем всех фокусников.
Весть быстро распространилась по городу, сбежался народ, чтобы взглянуть на
чудо; многие пришли с корзинами. Дерево не оскудевало. На месте сорванных
плодов тут же вырастали другие. Десятки и сотни корзин были уже полны
доверху, но плоды все не убывали. Вдруг появился иностранец в белом
полотняном костюме и в пробковом шлеме. Он крикнул сердито:
- Убирайтесь прочь отсюда, собаки! Дерево выросло на моей земле и
принадлежит мне.
Индусы поставили корзины на землю и стали почтительно кланяться. Сатана
тоже почтительно поклонился, приложив руку ко лбу, как все, и сказал:
- Я очень прошу вас, сударь, позвольте этим людям собирать плоды еще
час, только один час. Потом налагайте запрет. Вам останется столько фруктов,
что вся страна не сумеет съесть их за целый год.
Эти слова рассердили иностранца, и он закричал:
- Кто ты такой, бродяга, чтобы указывать мне, что делать?
Не ведая, какую судьбу он себе готовит, иностранец ударил Сатану
тростью, а потом еще пнул ногой. Фрукты на дереве стали гнить, листья
засохли и вскоре опали. Иностранец уставился на голые сучья с сердитым
видом. Сатана сказал:
- Теперь ухаживайте усердно за этим деревом, ибо его жизнь и ваша
связаны воедино. Дерево не будет больше давать плодов, но если вы будете
усердно ходить за ним, оно проживет еще долго. Поливайте его каждый час, от
заката солнца и до рассвета. Делайте это собственными руками. Нанимать
кого-нибудь для этой цели нельзя. Поливать в дневное время тоже нельзя. Если
вы не польете его хоть раз, оно засохнет и вы умрете с ним вместе. Не
пытайтесь скрыться на родину - вы не доберетесь туда живым. Не отлучайтесь в
поздний час ни в гости, ни по делам. Помните, что ваша жизнь под угрозой. Не
сдавайте внаймы эту землю и не продавайте ее - опасность слишком близка.
Иностранец был самолюбив и не стал молить о пощаде, но по его глазам я
понял, насколько он близок к этому. Он стоял, вперив в Сатану неподвижный
взгляд, но тут мы оба исчезли и перенеслись на Цейлон.
Мне стало жаль этого человека. Почему Сатана не поступил, как обычно:
не убил его, не лишил разума? Это было бы милосерднее.
Сатана прочел мою мысль и сказал:
- Я не сделал этого потому, что жалею его жену, которая ничем передо
мной не виновата. Она должна скоро приехать к нему с их родины, из
Португалии. Сейчас она здорова, но скоро должна умереть. Она стосковалась по
мужу и едет сюда, чтобы уговорить его вернуться на родину. Она умрет здесь и
не узнает, что он не может покинуть эти места.
- Он не расскажет ей?
- Нет. Он не доверит никому своей тайны, побоится, что тот, кто узнает
ее, проболтается, и тайна станет известной туземным слугам кого-нибудь из
других португальцев.
- А индусы, они поняли, что ты ему сказал?
- Нет, но он будет бояться, что кто-нибудь понял. Страх этот будет
терзать его. Он всегда поступал с ними жестоко, и теперь ему будут сниться
страшные сны, будто они подрубают дерево. Это отравит ему дневные часы. О
его ночных часах я уже позаботился.
Я был несколько огорчен, что Сатана почерпает столь злобное
удовольствие в своей мести этому иностранцу.
- А он поверил тому, что ты ему сказал, Сатана?
- Ему хотелось бы усомниться, но наше исчезновение заставит его
поверить. Дерево, выросшее на пустом месте, - как же тут не поверить?
Нелепое, фантастическое разнообразие плодов, внезапно засохшие листья - все
это тоже толкает к вере. Но поверит он или нет, одно несомненно - он будет
поливать это дерево. Впрочем, еще не спустится эта ночь, которая перевернет
всю его прежнюю жизнь, и он предпримет последнюю попытку спастись, весьма
характерную.
- Какую же?
- Он призовет священника, чтобы тот изгнал из дерева нечистого духа.
Все вы, люди, изрядные комики, хоть и не видите этого.
- А священника он посвятит в свою тайну?
- Нет. Он скажет, что фокусник из Бомбея вырастил это дерево, а он
хочет изгнать из дерева беса, чтобы оно снова цвело и приносило плоды.
Молитва священника не поможет, и тогда португалец совсем падет духом и
наполнит водой свою лейку.
- Пожалуй, священник сожжет дерево. Он не даст ему больше расти.
- В Европе он так бы и сделал, и сжег бы вдобавок и португальца. Но в
Индии живет просвещенный народ, здесь этого не допустят. Португалец прогонит
священника и примется поливать свое дерево.
Я задумался, потом сказал:
- Сатана, ты обрек этого человека на тяжкую жизнь.
- Да, праздником ее не назвать...
ГЛАВА X
[...] - Значит, ты уходишь от нас и больше совсем не вернешься?
- Да, - сказал он, - мы с тобой подружились. Я был рад нашей дружбе. Я
думаю, и ты тоже. Сейчас мы расстанемся навсегда и больше не увидим друг
друга.
- Не увидимся в этой жизни..., но ведь будет иная жизнь. Разве мы не
увидимся в той, иной жизни?
Спокойно, негромким голосом он дал этот странный ответ:
- Иной жизни не существует.
Легчайшее дуновение его мысли проникло в меня, а с ним вместе неясное и
пока еще смутное, но несущее с собой покой и надежду предчувствие, что эти
слова - правда, не могут не быть правдой.
- Неужели тебе никогда не случалось думать об этом?
- Нет. Мне не хватало смелости. Это действительно правда?
- Это правда.
Благодарность стеснила мне грудь, но прежде чем я успел ее выразить,
вновь родилось сомнение:
- Да, но... мы сами видели эту иную жизнь... мы видели ее наяву...
значит...
- Это было видение, не больше.
Я дрожал всем телом, великая надежда охватила меня.
- Видение? Одно лишь видение?
- Сама жизнь - только видение, только сон.
Его слова пронзили меня, словно удар ножа. Боже мой! Тысячу раз эта
мысль посещала меня.
- Нет ничего. Все - только сон. Бог, человек, вселенная, солнце,
россыпи звезд - все это сон, только сон. Их нет. Нет ничего, кроме пустоты и
тебя.
- И меня?
- Но ты - это тоже не ты. Нет тела твоего, нет крови твоей, нет костей
твоих - есть только мысль. И меня тоже нет. Я всего только сон. Я рожден
твоей мыслью. Стоит тебе понять это до конца и изгнать меня из твоих
видений, и я растворюсь в пустоте, из которой ты вызвал меня...
Вот я уже гибну, кончаюсь, я ухожу прочь. Сейчас ты останешься один
навсегда в необъятном пространстве и будешь бродить по его бескрайним
пустыням без товарища, без друга, потому что ты только мысль, единственная
на свете; и никому не дано ни изгнать эту одинокую мысль, ни истребить ее. А
я лишь покорный слуга твой, я дал тебе силу познать себя, дал обрести
свободу. Пусть тебе снятся теперь иные, лучшие сны!..
Странно! Как странно, что ты не понял этого уже давным-давно, сто лет
назад, тысячи лет назад, миллионы, не понимал все время, что существуешь
один-единственный в вечности. Как странно, что ты не понял, что ваша
вселенная, жизнь вашей вселенной - только сон, видение, выдумка. Странно,
ибо вселенная ваша так нелепа и так чудовищна, как может быть нелеп и
чудовищен только лишь сон. Бог, который властен творить добрых детей или
злых, но творит только злых; бог, который мог бы с легкостью сделать свои
творения счастливыми, но предпочитает их делать несчастными; бог, который
велит им цепляться за горькую жизнь, но скаредно отмеряет каждый ее миг;
бог, который дарит своим ангелам вечное блаженство задаром, но остальных
своих чад заставляет добиваться блаженства в тяжких мучениях; бог, который
своих ангелов освободил от страданий, а других своих чад наделил неисцелимым
недугом, язвами духа и тела! Бог, проповедующий справедливость, и
придумавший адские муки, призывающий любить ближнего, как самого себя, и
прощать врагам семижды семь раз, и придумавший адские муки! Бог, который
предписывает нравственную жизнь, но притом сам безнравствен; осуждает
преступника, будучи сам преступником; бог, который создал человека, не
спросясь у него, но взвалил всю ответственность на его хрупкие плечи, вместо
того, чтобы принять на свои; и в заключение всего с подлинно божественной
тупостью предлагает рабу своему, замученному и поруганному рабу себе
поклоняться...
Теперь ты видишь, что такое возможно только во сне. Теперь тебе ясно,
что это всего лишь нелепость, порождение незрелой и вздорной фантазии,
неспособной даже осознать свою вздорность; что это только сон, который тебе
приснился, и не может быть ничем, кроме сна. Как ты не видел этого раньше?
Все, что я тебе говорю - это правда! Нет бога, нет вселенной, нет
жизни, нет человечества, нет рая, нет ада. Все это только сон, замысловатый
дурацкий сон. Нет ничего, кроме тебя. А ты только мысль, блуждающая мысль,
бесцельная мысль, бездомная мысль, потерявшаяся в вечном пространстве.
Он исчез и оставил меня в смятении, потому что я знал, знал наверное:
все, что он мне сказал, было правдой.
ПРИМЕЧАНИЯ
"ТАИНСТВЕННЫЙ НЕЗНАКОМЕЦ"
(The Mysterious Stranger), 1916
Повесть Твена "Таинственный незнакомец" была посмертно опубликована в
1916 году секретарем и первым хранителем литературного наследия Твена,
Альбертом Бигло Пейном. Творческая история этой повести довольно сложна.
Первые записи Твена, связанные с "Таинственным незнакомцем", относятся
к осени 1897 года. Далее, продумывая и расширяя план повести, Твен стал
придавать своему замыслу чрезвычайный, совершенно особый характер; он
считал, что именно в этой книге сумеет до конца высказаться по ряду
волновавших его социальных и морально-философских вопросов. В мае 1899 года
Твен писал своему другу, американскому писателю У.Д.Гоуэлсу, что,
разделавшись с материальными трудностями, он намерен прекратить литературную
работу для заработка и будет писать книгу, о которой давно мечтал, "книгу, в
которой я ничем не буду себя ограничивать, не буду бояться задеть чувства
других, не буду считаться с их предрассудками... книгу, в которой выскажу
все, что думаю, все, что на сердце, начистоту, без оглядки...". В том же
письме Твен рассказывает, что уже дважды начинал работу над повестью - и оба
раза оказывался на неверном пути, но теперь, как он полагает, нашел, что
искал, и надеется, что успешно закончит книгу. Но через восемь лет, в
автобиографической записи от 30 августа 1906 года, Твен отмечает, что
повесть написана лишь "более чем наполовину". Твен добавляет: "Я много бы
отдал, чтобы довести ее до конца. Сознание, что это невыполнимо, причиняет
мне сильную боль".
Опубликованный Пейном текст был принят как канонический.
Уже после смерти Пейна Бернард Де Вото, сменивший в 1938 году Пейна в
качестве хранителя твеновского рукописного фонда, обнаружил в бумагах
писателя три варианта "Таинственного незнакомца" - в разных стадиях
незавершенности.
В одном из них Сатана появляется в США в Ганнибале, родном городе
Твена, и рядом с ним выведены Том Сойер и Гек Финн. Эта рукопись - "Школьный
холм" - невелика и служит лишь подступом к теме.
В двух других, значительно более продвинутых, Твен переносит действие в
Эзельдорф, в средневековую Австрию. В первой из них автобиографические
мотивы, связанные с Ганнибалом и детством Твена, а равно и характерные черты
американского социального быта присутствуют в подразумеваемом, как бы
замаскированном виде. Названия этих двух рукописей - "Хроника
Сатаны-младшего" и "44, Таинственный незнакомец".
Де Вото не произвел детального анализа рукописей и в целом одобрил
публикацию Пейна. Он также счел ее последней редакцией повести. На самом
деле последовательность трех рукописей хронологически такова: "Хроника
Сатаны-младшего", "Школьный холм", "44, Таинственный незнакомец".
Осуществленное в 1969 году Калифорнийским университетом полное научное
издание всех трех редакций повести и сопутствующих им материалов позволяет
судить с очевидностью о намерениях Пейна, как публикатора "Таинственного
незнакомца", и о методах его публикации.
Пейн выбрал для публикации первую эзельдорфскую рукопись, что было
правильно, - только она имеет самостоятельное художественное значение.
В качестве последней главы он присоединил к ней отдельную
шестистраничную рукопись, имевшую авторскую помету "Заключение книги", но
предназначенную Твеном для второго эзельдорфского варианта. Он также
присвоил раннему варианту название позднейшего - "Таинственный незнакомец".
Эти действия Пейна, хотя и превышающие права публикатора, находят себе
подкрепление в параллельности ряда важных мотивов и родственности общего
замысла двух эзельдорфских рукописей. Первая глава у них почти идентична.
Добавим, что по общей тональности завершающая глава действительно ближе к
раннему эзельдорфскому варианту, нежели к позднему, где у Твена господствует
бытовая и гротескная интонация.
Желая представить читателям незаконченную рукопись Твена как
завершенное произведение, Пейн устранил из текста несколько эпизодов,
уводящих от главной фабулы и принадлежащих, как можно судить, к авторским
"прикидкам" чернового характера.
И здесь надо заметить, что при любой подготовке к печати этих
незаконченных рукописей трудно было бы избежать вычленения из главного
текста отдельных, не получивших развития или только намеченных автором
сюжетных ходов и боковых эпизодов (при наших современных текстологических
требованиях - с обязательным их сохранением в приложениях к главному
тексту). Практикуемое Пейном заполнение образующихся в тексте пустот
сочиненными им самим "связками", разумеется, непозволительно.
Дальнейшие действия Пейна должны быть, однако, охарактеризованы как
прямой произвол и злоупотребление своим положением литературного
душеприказчика Твена.
Стремясь сделать "Таинственного незнакомца" приемлемым для
"богобоязненных" читателей в США, Пейн намеренно ослабил антирелигиозные и
антиклерикальные мотивы, столь важные в этой повести Твена. "Своей властью"
он улучшил фигуру отца Адольфа, в повести дурного священника, интригана и
негодяя, и ввел новое действующее лицо, астролога (заимствованного из второй
эзельдорфской рукописи), которому и приписал одиозные поступки и речи отца
Адольфа. Преследуя те же цели, он изъял ряд законченных эпизодов и отдельных
пассажей в повести.
После обнаружения пороков публикации Пейна перед каждым составителем
собрания сочинений Твена неизбежно встает вопрос: как поступить с
"Таинственным незнакомцем"?
Академическое издание имеет возможность представить на суд читателя
полный текст Твена, включая варианты и разночтения. Это невозможно в
популярном издании. В то же время лишить читателя одного из сильнейших
произведений позднего Твена было бы невосполнимой утратой.
Имея это в виду, составитель настоящего издания предпринял работу по
максимальному приближению "Таинственного незнакомца" к подлиннику.
Новая редакция повести не устраняет текстологических сложностей и
проблем "Таинственного незнакомца". Но в предлагаемом читателю тексте нет ни
одного слова, не принадлежащего Твену. Астролог из повести устранен.
Добавлено несколько новых страниц Твена, снятых Пейном, как сказано, из-за
содержащихся в них антирелигиозных, актуально политических и
антиклерикальных мотивов.
Стр.355. ...был при осаде Вены. - Речь идет об осаде Вены турками, под
командованием Сулеймана II в 1529 году.
Инкуб - по средневековым поверьям злой дух в обличье мужчины, который
стремится вступить в любовные отношения с женщиной.
Стр.362. ...он видел, как Самсон потряс колонны храма и обрушил его на
землю. - По библейской легенде, взятый в плен и ослепленный филистимлянами
Самсон вернул свою силу и обрушил на себя и врагов кровлю храма.
...видел смерть Цезаря. - Гай Юлий Цезарь был убит республиканцами под
предводительством Брута в 44 г. до н.э.
Стр.367. ...рассказал, как Самсон привязал горящие факелы к хвостам...
лисиц и пустил их на поля филистимлян. - Еще один эпизод из цикла библейских
легенд о борьбе с филистимлянами.
Стр.397. ...толпа расступилась, подобно водам Чермного моря. -
Согласно библейской легенде, когда войска фараона преследовали иудеев,
ушедших из Египта, море расступилось, чтобы беглецы могли пройти посуху, а
потом, сомкнувшись, погубило армию фараона.
Стр.399. ...Папское отлучение (или интердикт) - в церковном
католическом праве - наказание религиозной общины или даже целой страны;
интердикт предусматривает запрещение церковной службы и другие репрессии.
Стр.422. Авель приносил жертву у алтаря. Появился Каин с дубиной в
руках. - Сатана показывает мальчикам легенды из Библии, начиная с убийства
Авеля Каином. Они наблюдают опустошивший землю всемирный потоп, от которого
спасся в ковчеге только Ной, ставший родоначальником нового поколения людей.
Далее упоминаются другие эпизоды из Библии: позорное опьянение старого Ноя;
гибель погрязших в пороке городов (Содом и Гоморра), от которых спасен был
праведник Лот с семьей; прелюбодеяние пьяного Лота со своими дочерьми.
Стр.423. ...Иаиль проскользнула в шатер и вбила колышек... в висок
спящему гостю. - Речь идет об описанном в Библии убийстве ханаанского
военачальника Сисары, потерпевшего поражение в войне с иудеями.
Римляне коварно обошли карфагенян, мы увидели ужасающее избиение этих
отважных людей. - После 3-й Пунической войны (149-146 до н.э.) Рим жестоко
расправился с ослабевшим Карфагеном.
Цезарь вторгся в Британию. - В 55-54 гг. до н.э. кельтская Британия
была завоевана римскими легионами.
...две страшные бойни. - Битвы при Бленхейме (1704 г.) и Рамийи (1706)
принадлежат к кровопролитнейшим сражениям Войны за испанское наследство.
Стр.424. ...родится прусский властитель. - Речь идет о Фридрихе II
Прусском (1712-1786) и Семилетней войне (1756-1763), наполеоновских и других
войнах XIX столетия и далее об англо-бурской войне (1899-1902) и
проникновении империалистических держав в Китай в начале 1900-х годов.
Стр.431. ...в маленькой стране, называемой Новая Англия. - Твен имеет
в виду гонение на "ведьм" в конце XVII столетия в английских колониях в
Америке.
Стр.433. ...Англия развяжет конфликт с фермерами... - Твен снова
касается событий англо-бурской войны.
А.Старцев
1 , 2 , 3
|
